— К сожалению, в искусстве кино я ничего не понимаю, — сказал Фидель, — поэтому воздержусь от советов. Что касается революции, мы в этом деле кое-что смыслим. А вот кино… — Он смущенно потер свою бороду.

— Вот мы и хотим создать фильм о вашей революции. Мы не видовую картину собираемся снимать, — заметил я.

Фидель одобрительно кивнул головой.

— О фильме мы еще побеседуем. Встретимся не раз. Вот сегодня, например, вы сняли важное революционное событие: исторический декрет о Городской реформе. Наш народ неимоверно страдал от жадности домовладельцев. По новому декрету тысячи бедных городских жителей станут хозяевами квартир, в которых они живут… Ты сколько платишь за свою квартиру? — спросил он вдруг кубинского кинооператора. — Сколько времени вы предполагаете пробыть на Кубе?

— Месяца три, если понадобится, и больше.

— За этот срок, очевидно, можно снять фильм. Пока скажу одно: снимайте подлинную жизнь. Ничего не приукрашивайте. У нас много трудностей, революция никогда легко не дается. Пусть фильм будет правдивым.

Фидель закурил огромную сигару и, держа ее между указательным и средним пальцами, продолжал беседу. Он ни на секунду не может оставаться в состоянии покоя. Говорит низким голосом с теплой хрипотцой. Склоняя лицо к собеседнику, Фидель устремляет на него пытливый, с едва заметной косинкой взгляд, порывисто кладет на плечо руку…

Фидель взглянул на часы.

— Ого, четыре часа утра! А ведь мне еще надо работать! Завтра, кстати, произойдут события, которые советую снять. Наши враги опять поднимут вой о злодеяниях бородачей, — засмеялся он.

Фидель имел в виду новый, только что подписанный декрет революционного правительства Кубы. Декрет об окончательной национализации всех банков и крупнейших предприятий, принадлежащих монополиям США и связанным с ними кубинским капиталистам.

Уже на рассвете радио передало сообщение о новом декрете. «Выполняем обещания «Монкада»!» — прочел я на первой странице газеты. Газета напоминала своим читателям, что Фидель, штурмуя 26 июля крепость «Монкада», обещал в случае победы вернуть кубинскому народу все, что награбили империалисты-янки. В газетах указаны были названия и адреса заводов и банков, которые сегодня становятся собственностью народа.

Мы еще вернемся в столицу Кубы. Сейчас отправляемся в большую поездку по стране. Прежде всего в провинцию Ориенте. Две партии снятой пленки уже доставлены в Москву. Студия сообщила, что проявленный материал отличного качества. Технического брака нет.

Лихо надвинув на нос свою пачангу, наш шофер Рене вел по широкому шоссе машину со скоростью сто тридцать километров в час.

Местами деревья-великаны, растущие по обочинам, склоняли над дорогой густую листву. Машина мчалась несколько минут словно через зеленый тоннель, усыпанный золотыми солнечными зайчиками, то, выскочив из зеленого полумрака, неслась по долине, пролетала по мосту над серебристой извилиной реки, через лес королевских пальм, через банановую рощу. 

Иногда дорога шла рядом с морем. Мы проезжали вдоль золотистых пляжей, протянувшихся на километры. Нас очень удивляло, что пляжи были почти пусты.

— Кубинцы не купаются в море? — спросили мы Рене.

— Море не принадлежало кубинцам, — ответил он, сердито отшвырнув огрызок сигары. — Почти все земли, примыкающие к берегу моря, принадлежали кубинским богачам или американцам. Они были обнесены колючей проволокой. А эти пляжи, — он кивнул головой в сторону моря, — могли посещать только богатые люди. Плата за вход была очень велика. Вот и получалось, что шестьдесят процентов кубинцев не могли выкупаться в море и попросту не умели плавать… Вы удивлены, компаньерос? Да, жители острова не умели плавать… Любовались морем только издали.

— А сейчас? Почему пляжи пустые?

— Сейчас другое дело, — улыбнулся Рене. — Теперь пляжи принадлежат народу. Но не забывайте, что сегодня октябрь месяц. Зима!

— Ну какая же зима? Вы, кубинцы, ведь можете купаться круглый год.

— Это вы, москвичи, так рассуждаете. Нужно сойти с ума, чтобы зимой залезть в море, когда температура воды не выше двадцати шести градусов…

Был уже вечер, когда наша машина въехала в город Сантьяго де Куба. Оставив машину в переулке, мы смешались с веселой толпой в центральном городском сквере. Рене пискнул: «Кафе!» — и, кивнув нам головой, что означало: «Следуйте за мной!» — направился через шумный сквер к ярко освещенному бару.

Всегда буду вспоминать чудесные вечера в маленьких городках на Кубе. Легкий бриз несет с океана освежающую прохладу, такую желанную после дневного зноя. В городе зажигаются огни, мелькают веселые лица, звенит, стрекочет неутихающий говор. Откуда-то доносятся переборы гитары, грудной женский голос, поющий песню, а из дверей открытых баров — ритмы румбы.

Прогуливающимся горожанам тесно на тротуарах, они заполняют мостовую. В толпе с трудом пробираются и отчаянно сигналят машины. А иногда слышится цоканье копыт, и в уличной толпе появляется всадник. На нем широкополое сомбреро, у пояса в запыленной кобуре огромный старинный кольт и мачете в ножнах из сыромятной кожи. К седлу прикреплено лассо. Всадник привязывает коня к телеграфному столбу и, звеня шпорами, заходит в освещенный бар, чтобы выпить стаканчик ледяного «сервеса» — пива, узнать последние новости и, конечно, пропустить неизменную чашечку кофе.

Выпив кофе, потолкавшись в толпе, мы сели на освободившуюся скамейку в сквере, чтобы обсудить дальнейшие действия. Прежде всего необходимо устроиться на ночлег, отдохнуть после большого пути, поесть. Рене не участвует в нашем совещании. Он прилип к стойке кофейного бара, за которой ослепительной красоты сеньорита ловко орудует чашечками, рычагами кофейного пресса. За эти короткие минуты он уже успел сообщить сеньорите Кларе, что привез в Сантьяго советских кинооператоров и что отныне главной задачей нашей киноэкспедиции будет заснять именно такой кофейный бар, именно такую очаровательную сеньориту, если, разумеется, она ничего не будет иметь против. Судя по нежным взглядам, которые кофейная «королева» кидала на Рене, сдвинувшего набекрень свою пачангу и дымящего гигантской сигарой, она была готова хоть сию минуту приступить к съемкам.

Съемки начнем с завтрашнего утра. Ориенте! Колыбель кубинской революции! Здесь, в столице Ориенте, революционеры штурмовали и крепость «Монкада». К берегам Ориенте в туманное утро подошла легендарная шхуна «Гранма». В горах Сьерра-Маостра отряд Фиделя, насчитывавший двенадцать человек, превратился в победоносную армию кубинской революции!

Город Сантьяго был надежным тылом Повстанческой армии. Здесь непрерывно действовало революционное подполье. Действовало смело, дерзко, не считаясь с опасностями, жертвами. Действовало вопреки жестокому террору Батисты. Отсюда шло снабжение отрядов боеприпасами, медикаментами, оружием. Здесь отважные юноши и девушки бросали вызов режиму тирании, сколачивали революционный фронт, налаживали связь с подпольем Гаваны, Санта-Клары. Готовились к вооруженному восстанию, пополняли ряды сражающихся в горах повстанцев, выпускали боевые листовки…

Наш спутник капитан Агильеро распрощался с нами около полуночи. Провожая его, я вышел на высокий холм, чтобы посмотреть на залитый огнями Сантьяго де Куба — город, когда-то бывший сплотим борьбы против испанских конкистадоров, против американских завоевателей, гордый город — колыбель кубинской революции.

* * *

— Что такое кубинская революция? — спросил как-то Фиделя Кастро один иностранный журналист.

Фидель, не задумываясь, ответил:

— Кубинская революция — это революция обездоленных для обездоленных.

Подтверждение этих слов мы видим на каждом шагу. Видим и поражаемся, как много за короткий срок успела сделать для вчерашних обездоленных революция.

Едешь по стране, любуешься. Вдоль дороги новые поселки — чистые, светлые домики, окруженные цветниками. Новые здания школ, около которых резвятся на спортивных площадках счастливые дети. И каждый раз, поражаясь, мы спрашиваем у наших спутников-кубинцев: «Когда это построено?» Неизменно в ответ гордое: «Построено после революции!»