Из-под козырька на меня вопросительно взглянули лукавые глаза.

— Мне нужен штаб 12-й интербригады, — сказал я по-испански.

— Кто именно вам там нужен?

— Хочу видеть генерала Лукача — командира бригады.

— А вы кто такой?

Я назвал себя. Он подошел и крепко обнял меня. Мы не были с ним знакомы, но здесь крепко расцеловались, как самые близкие друзья. Еще бы! Встретиться вдали от Родины, да еще в такой обстановке!

С этого дня штаб славной 12-й интербригады стал моим родным домом на испанской земле. Он часто кочевал, этот гостеприимный дом. Иногда это был сырой блиндаж под Брунете, иногда роскошный замок сбежавшего маркиза в Эль-Пардо, где после тяжелого боевого дня мы ночью отдыхали в креслах за бутылкой старой малаги из маркизова подвала, у горящего камина, потому что холодный ветер задувал через пролом в стене замка. Адрес «родного дома» было узнать очень легко: там, где самые тяжелые бои, там, где решается судьба фронта, где ломится враг, там легко было найти 12-ю Матэ Залка бригаду. Каса дель Кампо, Харама, Посуэло, Брунете, Гвадалахара. Неизменным был боевой штаб этой прославленной бригады: худощавый, решительный Павел Иванович Батов — военный советник Лукача; спокойный, отважный болгарин Карло Луканов — начальник штаба бригады; седой болгарин Фердинанд Козовский — заместитель командира бригады; всеобщий любимец, совсем юный, весельчак, отчаянно храбрый адъютант Лукача — Леша Эйснер. Дружеской, тесной, боевой семьей была 12-я! Ее солдаты, говорящие на четырнадцати языках, вписали своими подвигами незабываемые страницы в историю воины в Испании. А после Испании? В партизанских отрядах Франции, в предсмертные часы в нацистских лагерях, в последних битвах с полчищами Гитлера вспоминали ветераны 12-й раскаленную землю Кастилии и Арагона, видели лучистый взгляд любимого своего генерала, который вел их в первых сражениях с фашизмом.

Матэ Залка с грустью делился с близкими друзьями своей заветной мыслью — он завидовал своим коллегам писателям — Хэмингуэю, Кольцову, Эренбургу:

— Вы пишете. А мне даже некогда вытащить из кармана записную книжку. Сколько потрясающих эпизодов! Какие заманчивые замыслы приходят в голову и бесследно испаряются в грохоте снарядов и бомб. Какие люди окружают меня! С какой радостью взялся бы я на перо…

Добрый, дорогой Матэ! Как любил он людей, знал по имени каждого солдата. Сколько раз видели мы на лице железного командира слезы, когда погибали его люди. Но как ненавидел он врагов! Он ненавидел фашизм со всей страстью своего доброго чистого сердца и мечтал дожить до того дня, когда будет разгромлен фашизм.

— Красная Армия придет в Берлин, если только они посмеют напасть на вашу страну, — говорил он мне, — береги пленку!

* * *

Враг, в течение ряда дней с диким упорством и огромными силами наступавший в секторе Боадильи, прекратил попытку прорвать фронт республиканских частей и притих.

С каждым днем увеличивается количество перебежчиков из лагеря фашистов. Они приходят в одиночку, небольшими группами, иногда в полном вооружении.

Их рассказы в большей мере объясняют неудачи армий генерала Франко под Мадридом.

Перебежчики в один голос говорят о том, что моральное состояние солдат мятежных армий ухудшается с каждым днем.

Большинство перебегающих — новобранцы, насильно мобилизованные фашистами для пополнения редеющих под Мадридом рядов мятежной армии.

— Недавно на мадридский фронт прибыл наспех сформированный в Севилье полк. Его разбавили марокканцами. Хотя марокканцам тоже не сладко живется в армии Франко, — рассказывал перебежчик, солдат этого полка, — но в сравнении с условиями, в которых находятся мобилизованные мятежниками испанцы, положение марокканцев можно считать привилегированным. Их лучше кормят. Такое отношение к марокканцам объясняется тем, что они безропотно идут в первых цепях в атаку. Они — единственная сила, на которую фашисты опираются в наступлении. Нас вперед не посылают, боясь, что при первой возможности мы перейдем на сторону народа. Отношения между испанскими солдатами и марокканцами в нашем полку очень враждебные. Были случаи избиения марокканцев.

Перебежчики говорят о растущем брожении и среди марокканцев. Вспышки недовольства жестоко подавляются офицерами и молодчиками из «испанской фаланги», выполняющими в основном карательно-палаческие функции в тылу и на фронте.

Несколько дней тому назад республиканцы услышали ночью сильную стрельбу, доносившуюся со стороны деревушки Брунете, в районе которой расположены части фашистов. Республиканские части продвинулись в этом направлении и, к своему удивлению, не встретили сопротивления. Противника в окопах не оказалось — только свежие трупы. Несколько тяжелораненых, не приходя в сознание, скончались. От них не удалось ничего узнать о разыгравшейся здесь трагедии. Однако есть все основания полагать, что это было подавлено восстание и после расправы часть была немедленно отведена в тыл.

Телефонная связь с Москвой стала регулярной. Ежедневно к концу дня меня вызывают «Известия».

Фашисты жестоко бомбят Мадрид. Я жду «юнкерсов» на Гран-виа, на вышке «Телефоника». С этого 14-этажного небоскреба столица как на ладони. Падают бомбы, я засекаю место, спускаюсь на скоростном лифте и через пять минут вижу картину, к которой нельзя привыкнуть даже после многих недель жизни в осажденном Мадриде.

Пламя хлещет из разбитых окон, густым черным дымом окутаны целые кварталы. По улицам в клубах дыма движутся тысячи людей. Они только что покинули разрушенные горящие дома. В толпе почти нет мужчин, сплошь дети, женщины. Они бредут полуодетые, прижимая к груди плачущих младенцев, поддерживая под руки стариков и старух. А самолеты снова идут, и уже слышны разрывы новых бомб. Из пожарищ выносят тела, залитые кровью и покрытые густым слоем известковой пыли. Молодая мать, распластавшись на траве сквера, вцепилась зубами в окровавленное платьице убитой девчурки. Как отвратителен должен быть для матери, рыдающей над трупом своего ребенка, спокойный вид человека с трещащим киноаппаратом. Вот он подходит, этот человек вплотную к ней и снимает крупным планом ее горе. Потом он меняет объектив, перезаряжает кассету. Снова снимает. Вот только руки не должны дрожать у оператора. У хирурга, когда он проникает в зияющие людские раны, не дрожит рука?..

Убитых увозят на грузовиках. Десятки людей работают на развалинах, продолжают поиски трупов. Вот из-под груды щебня показалась русая детская головка. Дальше копают руками, медленно высвобождая плечики, ручонки. Рядом обнаруживаются еще две головки. Две девочки и один мальчик — все они не старше шести лет. Раздавлены, уничтожены.

Свою корреспонденцию в «Известия» я закончил в этот день словами: «Эти кинодокументы мы когда-нибудь покажем вам, господин Гитлер!»

* * *

Около Боадильи, где третий день идет жестокий бой, на передовые линии республиканское командование не пустило. Полковник значительно показал на вереницу грузовиков с ранеными бойцами, потом бросил на ходу:

— Убьют, не пущу, — и, улыбнувшись, потрепал по плечу.

В двух километрах от маленького селения, где находится полевой штаб, гремит орудийная канонада. Ни на минуту не прекращается ураганный огонь, ружейный и пулеметный.

Франко бросил большие силы на этот участок — артиллерию, танки, пехоту. Трое суток части народной милиции сдерживают упорный натиск врага, отбивают атаку за атакой.

В небе появляются эскадрильи «юнкерсов» в сопровождении истребителей. Они идут над линией фронта. Один за другим гремят взрывы и поднимаются желтые столбы. Мы уже научились определять по звуку вес авиационной бомбы. Эти бомбы не менее 250 килограммов. Если внимательно смотреть на летящий самолет, видно, как отделяются от него точки, постепенно ускоряя смертоносное свое падение.

«Юнкерсы» разворачиваются и идут на Мадрид. Вслед за исчезнувшими в дымке тумана самолетами возникают отдаленные гулы взрывов. Неужели опять по городу бьют?