Он вспомнил сейчас эту встречу и, явно желая оттянуть неприятный разговор, который предстоял ему, повел нас за собой.

— Посмотрим дом. Здесь так красиво…

Мы пошли за ним. Он останавливался у каждой картины, статуи, любовался, вглядывался в детали тончайшей работы. Вдруг, обернувшись ко мне, он сказал:

— Все, что тебе понравится, можешь взять на память о Дуррути…

Я поблагодарил, сказал, что обязательно захвачу пару рыцарей в латах и, откровенно говоря, даже не пойму, как я жил без них до сих пор. Дуррути весело рассмеялся. Хаджи молча взял его за руку, усадил на большой диван, обитый голубым атласом. Тот покорно сел и опустил глаза.

— Это верно, Дуррути, что ты отводишь бригаду в тыл? — спросил Хаджи. — Резервов нет, ты оголишь самый ответственный участок фронта.

— Да, я отвожу бригаду! — почти закричал Дуррути. — Люди устали! Устали от бомбежек и артиллерии! Люди не выдерживают! Я не могу!..

— Но твоя бригада всего лишь два дня на передовой. Ты знаешь, как народ оценил, что анархисты наконец из глубокого тыла пришли драться в Мадрид. Какое же впечатление произведет уход бригады? Что тебя заставляет предпринять этот шаг?

Дуррути опустил голову и, стиснув виски, тихо сказал:

— Знаю, все, все знаю, но они требуют. — Слово «они» он произнес со злобой.

Снова вскочил и зашагал по ковру. Стиснув кулаки, остановился около рыцаря и, сверкая глазами, сказал:

— Поеду в бригаду. Сейчас же.

— Я с тобой, — предложил Хаджи.

— Нет, нет! — словно испугавшись, воскликнул Дуррути. — Нет, я один поеду, — и решительным шагом направился к себе в кабинет, кивнув на ходу охране: — Машину. В бригаду.

Он быстро затянул на байковой куртке пояс с пистолетом, мы вышли на улицу. К дому подъехала машина с охраной, из нее вышел начальник штаба бригады Дуррути. Рука его на перевязи. Я попросил Дуррути взять меня с собой: хотел снять его в Университетском городке. Он резко сказал:

— Нет, нет. нет, только не сейчас, — и подбежал к раненному начальнику штаба.

— Ну, что там у нас? — Тот вкратце доложил обстановку. Я снял их беседу. Дуррути кинулся в машину, и она в сопровождении четырех мотоциклистов рванула с места. Мы с Хаджи поехали в штаб обороны Мадрида.

Через час, проходя по коридору штаба, я увидел Хаджи. Он стоял спиной ко мне, глядя в окно. Я окликнул его. Он не ответил. Я тронул его за плечо. Он повернулся ко мне, его глаза были полны слез.

— Что случилось?

— Они убили его. Только что.

Предательский выстрел в спину оборвал жизнь Дуррути в момент самой напряженной борьбы его с самим собой и с «классическими» анархистами. Он мучительно хотел порвать с окружавшей его камарильей авантюристов и начать настоящую безоговорочную борьбу за свободу Испании. Он был честным человеком, он готов был сделать правильные выводы из всего, что происходило на его родине, — очевидно поэтому его и убили.

Ночью меня разбудили. Я поднялся на третий этаж.

Сергей тяжело дышал. Он изредка шептал что-то белеющими губами. Потом взглянул на нас и затих. Кольцов заплакал.

Я долго смотрел на его высокий красивый лоб, на спокойные восковые черты усталого лица. Люс проплакала у его изголовья до утра.

В ясный солнечный день мы с Кольцовым хоронили Сергея. Его товарищи не могли прийти на похороны. Они сражались. Долго не могли найти Люс, она исчезла. Прибежала она, когда уже закрывали крышку красного гроба. В осажденном врагами Мадриде она разыскала две белые хризантемы и положила их у изголовья Сергея.

Черный автомобиль-катафалк лавировал между трамваями. Его обгоняли с бешеной скоростью военные машины. Встречные поднимали кулаки, снимали береты. Солдаты молча, торжественно поднимали над головой винтовки. Черному катафалку салютовали строители баррикад на перекрестках. Женщины в черном, стоявшие в длинных очередях, поднимали кулак, провожая в последний путь капитана Сергея Тархова, посмертно удостоенного звания Героя Советского Союза.

А в небе кружили истребители, патрулирующие над городом.

На окраине маленькая девочка, подняв руку, остановила катафалк, что-то сказала шоферу и вбежала в дом. Через несколько минут она выбежала с букетом цветов и, поднявшись на цыпочки, положила цветы на гроб. Я обернулся. Девочка, подняв кулачок, смотрела нам вслед.

На кладбище тихо. Около часовни много трупов убитых во время последней воздушной бомбардировки. Женщина в окаменелых объятиях сжимает убитого вместе с ней грудного ребенка. Маленькие дети беспомощно раскинули ручонки на влажной траве среди желтых листьев. Из города доносятся разрывы тяжелых снарядов.

В Испании хоронят, замуровывая гробы в ниши колумбария. Мы сняли гроб с катафалка, поднесли его к нише и, поставив на землю, открыли крышку.

На горизонте появились силуэты «юнкерсов». Эскадрилья республиканских истребителей сделала крутой разворот и пошла навстречу врагу. Гроб установили в нише, закрыли нишу мраморной плитой и замуровали алебастром.

Воздушный бой кончился. Истребители сомкнутым строем, крыло к крылу, возвращались на небольшой высоте на свой аэродром в Алкала де Энарес. Они с могучим ревом пронеслись над нашими головами. Летчики и не подозревали, что в боевом строю салютуют своему товарищу, провожают его в последний путь.

* * *

Неповторимый в своей мужественной красе Мадрид встречал новый, 1937 год.

Наступала новогодняя ночь. На серой пелене облаков над Мадридом были розовые отблески пожаров. Вот уже два месяца, как фашистские полчища подошли к стенам Мадрида. Франко оповестил мир, что войдет в Мадрид 7 ноября. Фашисты не взяли Мадрида ни седьмого ноября, ни восьмого, ни девятого. Они не вошли в Мадрид ни в тридцать шестом году, ни в тридцать седьмом, ни в тридцать восьмом. Это стало известно позже, а в декабре мы считали дни и ночи. Бои шли в Карабанчель-Бахо, в парке Каса дель Кампо, в Университетском городке. В обороне города стояли рабочие Мадрида, бойцы коммунистического 5-го полка, плечом к плечу с ними стояли у стен Мадрида славные интернациональные бригады, сражались советские парни — добровольцы летчики, танкисты.

Мадрид вечером 31 января 1936 года был погружен в тревожную темноту. Машина медленно ехала по улицам, ощупью находя в темноте дорогу. Около баррикад на перекрестках я останавливал автомобиль, чтобы предъявить документы закутанным в одеяла бойцам. Мадрид был особенно насторожен в последние дни декабря. «Пятая колонна» в любой момент могла поднять восстание. За последние ночи патрули уже не раз мчались куда-то, где вспыхивали пулеметные очереди и беглый ружейный огонь.

Продрогшие люди до утра будут нести эту тревожную новогоднюю вахту. Они на каждом углу. Тени отделяются от стен домов, останавливают машину и, направив в окно дуло пистолета, шепотом спрашивают пароль.

В подъезде военного министерства — фронтовые машины, броневичок с орудием. Я прошел по длинным пустым коридорам, через большие залы, озаренные тусклым светом. На длинных бархатных диванах спали вооруженные люди. Здесь тишина, но если подойти к окну, прислушаться — стрельба совсем близко. Линия фронта — в городе. Сапоги у спящих покрыты рыжей окопной грязью, у многих перевязаны голова, руки. Сквозь бинт просочилась и запеклась кровь. Невыспавшиеся девушки отстукивали лаконичные мандаты угрюмым людям, обросшим черными бородами. В коридоре я столкнулся с танкистами. Политрук танкового батальона Иван Зуев и капитан Арманд. Они ненадолго приехали с передовой из Каса дель Кампо, где мы днем уже успели сегодня поздравить друг друга с наступающим Новым годом.

Я прошел в помещение Хунты обороны Мадрида. Первый, кого я там увидел, был Антонио Михе — популярнейший из руководителей Испанской компартии, член хунты. Коренастый, чуть полноватый, он был полон жизни, юмора. Только что вернулся из частей 5-го полка. 

На вопрос — как обстановка? Ответил: превосходно! У Франко сегодня новогодняя ночь будет безрадостной. Ребята встречают Новый год с чудесным боевым настроением. Но пасаран!..