При выезде из города нас остановил патруль. Бойцы этого патруля знают Кристобаля, знают его машину, и он проскочил без задержки. А нас остановили. Увидев это, он тоже остановился. Я подошел к нему и попросил задержаться минут на пятнадцать, мы снимем здесь несколько кадров. Он охотно согласился. Мы отвели в сторону свою машину и приступили к съемке. Впоследствии кадры этого патруля вошли во все кинохроники испанской войны, которые когда-либо делались и создавались кинематографистами многих стран. Женщина-крестьянка вся в черном с одноствольным охотничьим ружьем на плече поднятием руки останавливает машину, проверяет документы сидящих в машине, возвращает документы и таким же властным жестом предлагает им следовать дальше. Рядом старик и крестьянин с двустволкой. Стоят они около баррикады, построенной так, что машина не может проскочить, не замедлив хода. Мы сняли выразительные кадры. В этом эпизоде был как бы символический образ испанского народа — безоружного, вступившего в войну с фашизмом с охотничьим ружьем. Сняли разных людей, предъявляющих документы, — благообразного, хорошо одетого пожилого человека, группу вооруженных людей, девушку, опоясанную патронными лентами. Снимали, не привлекая внимания, установив длиннофокусную оптику. Иногда люди взглядывали в объектив нашей камеры, мы продолжали снимать. Я представлял себе, как в переполненных залах кинотеатров в нашей стране — в Москве, в Харькове, Оренбурге, Алма-Ате тысячи наших советских людей вопрошающе будут смотреть в лица испанцев — этой девушки, этого крестьянина, женщины в черном, стоящей на охране дороги.

Дорога, извиваясь, пошла в гору. Вдалеке на одном из холмов виднелось полуразрушенное здание древнего монастыря. Оставив машины у подножия холма, мы по узкой тропинке двинулись наверх. Мануэль Кристобаль сказал, что монастырь Сен Марсиаль один из главных опорных пунктов обороны Ируна.

Поднявшись в гору, мы пошли глубоким ходом сообщения. Видно, для фашистов эта высота была трудным орешком. На монастырь обрушено огромное количество артиллерийских снарядов, авиационных бомб. Здесь были большие потери, но взять фашистам эту высоту не удалось, этот форт крепко держал ключевую позицию на подступах к Ируну.

Сначала Мануэль представил нас командирам и солдатам. Сообщение, что эти двое парней приехали из Советского Союза снимать борьбу испанского народа, вызвало среди милисианос бурю восторга. Каждый хотел пожать нам руку, опять крики «Вива Руссиа!», «Вива советико!», поднятые кулаки, горящие глаза. Командир дал ребятам возможность выразить чувства, однако вскоре прозвучала команда, каждый занял свою позицию в траншее.

Мы приступили к съемкам. Командиры докладывали Мануэлю Кристобалю обстановку. Прекрасный эпизод! Вот они — командиры вооруженных сил испанской республики, первые в истории Испании майоры, команданте из народа. По загрубевшим лицам, мозолистым рукам видно было, что это крестьяне, рабочие. Сколько внутреннего задора. Какая вера в то, что хотя и плохо еще командуют, быть может, не по правилам воюют, но дерутся за правое дело.

Снимали мы солдат, снимали пулеметчиков. Те, на кого был направлен объектив кинокамеры, открывали ураганный огонь по врагу, хотя мы об этом не просили. Некоторые после пулеметной очереди поднимали кулак, глядя в объектив нашей кинокамеры, выкрикивали лозунги. И мы снимали их, не уговаривая: «Не смотри в объектив, товарищ!» В этом взгляде и поднятом кулаке была наивная прелесть, чистота испанской души.

Немного поодаль от изрытых воронками траншей сняли артиллерийскую позицию. Только горькой иронией могло звучать слово «артиллерия» применительно к тому, что мы увидели. Маленькая старинная пушка на двух огромных колесах. Из таких пушек парижские коммунары били по версальцам. Я не преувеличиваю. Удивительно, как она сохранилась, какими судьбами оказалась на вооружении республиканской испанской армии, и уж совсем удивительно, где и как они к ней боеприпасы нашли?

Снарядов было немного. Их берегли. Двое милисианос-артиллеристов заколачивали снаряд в ствол, потом капитан-артиллерист долго прицеливался. По его команде подручные солдаты то приподнимали лафет, то чуть подкручивали колесо, разворачивая пушку левее, правее.

А потом все отходили подальше и, став на одно колено, ждали выстрела, не сводя глаз с главного артиллериста, державшего в руке веревку. Видимо, были все основания опасаться, что в момент выстрела пушка разлетится вдребезги. 

— Фуэго! Огонь! — командовал артиллерист. Тут же он дергал изо всей силы за шнур, и пушка выстреливала, подскочив при этом на полметра вверх и откатываясь на несколько метров назад, где ее схватывали милисианос, тащили на старое место, снова забивали снаряд, снова целились, отбегали в сторону и зажимали уши в томительном ожидании выстрела. Один раз, подпрыгнув при выстреле, пушка перевернулась вверх колесами.

Такой была артиллерия республиканской армии в августе 1936 года, то есть через месяц после начала фашистского мятежа. А в воздухе над монастырем Сен Марисаль совершали на небольшой высоте широкие круги два современных двухмоторных итальянских бомбардировщика «капронни». У них — точные схемы республиканской обороны, большие запасы бомб, которые транспортами идут из Италии и из фашистской Германии. А здесь — охотничье ружье, музейная пушка, и вчерашний батрак с нашивкой лейтенанта ведет в бой таких же, как он, парней-крестьян, вооруженных через одного старыми винтовками, у каждого десятка два патронов да одна ручная граната за поясом.

Время шло уже к полудню. «Капронни» сбросили бомбы на соседнюю высоту, мы сняли разрывы этих бомб. Итальянские самолеты прошли так низко, что отчетливо видны были их опознавательные знаки. Несколько бомб были сброшены и на нашу высоту. Один парень был ранен осколком бомбы, мы сняли, когда его несли на носилках вниз по горной тропинке. Сняли мы в перерыве между боем бойцов, когда им принесли свежую газету. Они просматривали газету, желая узнать новости, я спросил их: «Что вас больше всего интересует в мире?» — «Главное, что нас интересует: кто нам помогает и кто нас предает», — сказал один парень.

Они, эти солдаты народной армии, стоящие на переднем крае вооруженной битвы с фашизмом, своим нутром понимали, что их предают западные демократии. Иначе не могли бы безнаказанно парить в небе итальянские «капронни», не была бы закрыта граница. Почему нет у них пушек, снарядов и ружей? А у фашистов, которые рвутся к их траншеям, есть все?

Был еще первый месяц войны. Но уже трагически ясна была расстановка сил. И в глазах этих ребят я чувствовал настойчивый, упрямый вопрос: «Кто поможет нам в этой борьбе?»

Мы распростились с ними и вместе с Мануэлем Кристобалем спустились по тропинке к нашим машинам. Вместе с ним мы вернулись в Ирун, где он выдал нам мандат, разрешающий свободное передвижение в зоне побережья Бискайского залива от Ируна до Бильбао. Мануэль предложил нам пообедать. Мы поблагодарили. У нас сейчас было единственное желание: снимать, снимать, снимать.

С Кристобалем я снова встретился через девять месяцев в трудные дни боев на подступах к Бильбао. Он руководил обороной Бильбао. В этих боях был тяжело ранен. И последняя наша встреча была уже в госпитале, куда я пришел навестить его перед отлетом в Барселону. Бильбао был тогда в кольце.

Имя Мануэля Кристобаля вошло в историю гражданской войны в Испании как одного из крупных деятелей, вышедших из гущи испанского народа, испанского рабочего класса. Мануэль Кристобаль стал впоследствии членом политбюро испанской коммунистической партии, он умер в эмиграции в годы второй мировой войны.

* * *

Мы выехали из Ируна, по дороге часто останавливались, снимали. В Сан-Себастьян приехали в три часа дня. Всемирно известный фешенебельный курорт Испании. Мы вышли из машины на знаменитом сан-себастьянском бульваре, запечатленном на красочных туристских проспектах, на открытках.