Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

А на заставах города по мокрым дорогам бесконечной вереницей идут обозы — красные обозы из деревень везут продовольствие героически обороняющемуся Мадриду.

Население Мадрида во многом сознательно отказывает себе, помогая фронту. В окопах под Боадилья дружинники угощали нас свежей розовой ветчиной, белым хлебом, и по рукам ходила хрустальная рюмочка с позолоченным ободком и герцогским гербом. Дружинники согревали продрогшие тела глотком доброго старого коньяка.

Такие же рюмочки на столе в старинном особняке бежавшего из Испании родовитого маркиза. В реквизированном особняке живут писатели, оставшиеся в Мадриде. Вчера мы с Кольцовым заехали к ним, провели там вечер. Маститый седой беллетрист сидел за столом, закутанный в шубу, подняв воротник, переговариваясь с хлопочущей около стола жизнерадостной Марией-Терезой Леон. Рафаэль Альберти в бараньем полушубке, молчаливо доедая гороховый суп, разглядывал семейный альбом маркиза. На этом альбоме карандашные и акварельные наброски знаменитых художников, эпиграммы, вписанные рукой знаменитостей. На одной из страниц рисунок человека-полуобезьяны в лохмотьях с дубиной в волосатой руке. Под рисунком надпись: «Народ!»

Народ бережно сохранил особняк маркиза, его великолепную живопись. Маркизу нечего жаловаться на народ, построивший этот дворец и передавший его теперь в достойные руки. Вот другу маркиза герцогу Альба не повезло — в его дворец попала фашистская бомба. Я снимал бойцов народной милиции, которые выносили из горящего дворца картины, статуи, музейную мебель. Все, что удалось спасти, солдаты бережно укладывали на газонах парка. У лепного фонтана лежал бюст хозяина дворца, вынесенный из горящего вестибюля. Надменным взглядом смотрел бронзовый герцог Альба в облака черного дыма.

Пленка на исходе. Надо ехать в Валенсию, туда прибыла из Парижа новая партия. Тщательно упаковываю снятый материал. Пишу монтажные листы. Выпросил на эту поездку «бьюик».

Сегодня утром Тархову стало как будто лучше. Вернувшись поздно ночью в «Палас», я просидел у него до утра, пока он не задремал. Неужели выживет? Мы стали особенно опасаться за него после бомбежки, когда он спрыгнул с кровати. Перед отъездом заглянул в палату, Люс приложила палец к губам и замахала на меня рукой. Спит.

В машине я решил выспаться за все эти дни. Ничего не вышло. Шофер так гнал по горной дороге машину, что не до сна. Часто я вспоминаю о своем «паккарде» и о чудесном парне Хулио Родригесе — шофере. Ужасно переживал Хулио, когда нас разлучили, отправляя его в Валенсию.

Более чем на пятьдесят километров дорога перед Валенсией идет по равнине через сплошные апельсиновые рощи. Я остановил машину и сорвал ветвь, отягощенную двумя десятками огромных спелых апельсинов.

Только сейчас, попав в Валенсию, я ощутил, как изменился облик Мадрида. Здесь на улицах нарядная толпа, масса цветов, кафе переполнены элегантными молодыми людьми и нарядными сеньоритами, афиши извещают о том, что в кабарэ «Эль Соль» выступает знаменитая неподражаемая Хуанита Серрано. Красочные плакаты зовут на бой быков. Никаких бомбежек.

У подъезда отеля «Метрополь», где разместилось советское посольство, я наконец увидел мой «паккард». Из него выскочил Хулио, мы расцеловались.

Первое, что приласкало мой глаз, — огромный ящик с пленкой. Мы крепко обнялись с Борей Макасеевым. Он рассказал о своих съемках на Теруэльском фронте, в Картахене, Валенсии, передал мне письма из Москвы.

Я помылся в ванне, надел свежую сорочку, купленную только что в соседнем магазине, и мы спустились позавтракать в ресторан отеля. Тишина, никто не стреляет, официанты в белых кителях бесшумно подносят нам кофе, яйца. За соседним столиком сидят двое русских летчиков, видно только что прибывших. У «новеньких» растерянные лица — им подали странное блюдо — морская каракатица в собственном соусе, похожем на густые чернила. Блюдо очень вкусное, но на неопытного человека производит удручающее впечатление. Слышу реплики, произнесенные шепотом: «дрянь», «и как такую мерзость можно есть»… Сознательно не вмешиваюсь — любопытно, как ребята выйдут из затруднительного положения.

— Камарад, попрошу на минутку! — обращается один из них к официанту, тот подбегает к столу. И русский, мобилизовав весь свои арсенал знаний испанского языка, указав на подозрительное блюдо, потом проведя рукой по трассе своего пищевода и страдальчески замотав головой, говорит:

— Камарада! Но пасаран! Не пройдет эта штука, понимаешь, никак не пройдет… Но пасаран!..

Тут уж, весело расхохотавшись, мы пришли ребятам на помощь в выборе другого, более подходящего для летчика-истребителя блюда.

Хулио единственный в Испании шофер, признающий скорости ниже ста километров. В «паккарде» чудесное радио. Всю обратную дорогу мой слух ласкали безмятежные звуки музыки из Лондона, Парижа, Брюсселя, я дремал, слушая болтовню Хулио.

По Валенсийской дороге — единственной магистрали, соединяющей Мадрид с глубокими восточными тылами, с побережьем, тянутся бесконечные вереницы машин с продовольствием, иногда и с воинскими частями. Проезжаю городскую заставу, радостно вдыхаю воздух Мадрида. До чего же он стал дорог и близок, Мадрид! Заезжаю в «Палас». Тархов в тяжелом состоянии.

Гибель Дуррути

В военном министерстве я встретил Хаджи. Он временно состоит военным советником у Дуррути — вожака испанских анархистов. Хаджи рассказал: бригада Дуррути недавно пришла из Каталонии. Анархисты подняли по этому поводу невероятную шумиху. Они идут спасать Мадрид! Они потребовали поставить бригаду на самый тяжелый участок обороны Мадрида! Они, наконец, разгромят полчища Франко!

На второй день на их участке марокканцы форсировали Мансанарес и просочились в Университетский городок. Это очень опасно. Теперь фашисты — в черте города. Анархисты дали Хунте торжественное обещание исправить положение. Никто в это не верит. А сегодня утром они вдруг потребовали вывести их на отдых. Чудовищно!

— А какую позицию занимает Дуррути? — спросил я. Хаджи задумчиво мял свой берет.

— Понимаешь, — сказал он, — я полюбил его. Вот полюбил, и все. Верю в его честность. Он по-настоящему ненавидит фашистов, горячо любит Испанию. Но в каком он ужасном окружении! Меня иногда пугает его трагическая обреченность. В минуты откровенности он не в силах скрыть от меня своего отвращения ко многим авантюристам и негодяям, которые, как он говорит, позорят чистые его идеи. Вот я убежден, что он противник отвода бригады в тыл. Я еду к нему сейчас, хочешь, поедем вместе?

Особняк на тихой улице Мадрида, обсаженный большими развесистыми деревьями. Он принадлежал древнему аристократическому роду. Хозяева, конечно, удрали. По мраморной лестнице мы с Хаджи поднялись в бельэтаж, прошли по большому залу, обтянутому темно-зеленой шелковой материей. На стенах полотна старых мастеров. Из полумрака на нас смотрят глаза далеких предков хозяина дома. У дверей — рыцари в латах. Горят люстры. Нога утопает в мягких коврах. Прошли анфиладой роскошных комнат, никого не встретив. Издалека мы услышали стук пишущей машинки и, наконец, попали в комнату, где разместилась канцелярия штаба бригады. Массивная дверь из черного дуба охраняется четырьмя здоровенными парнями. У каждого по два маузера. Нас провели в кабинет, где Дуррути диктовал что-то машинистке. Он порывисто встал и, кинувшись навстречу Хаджи, долго пожимал ему руку, словно боясь ее выпустить. Он очень нервен. Его черные глаза, всегда светящиеся неистовыми вспышками, сейчас излучали еле уловимую грусть и растерянность.

Хаджи представил меня Дуррути, и я ему напомнил о нашей первой встрече. Это было три месяца назад. Мы с Ильей Григорьевичем Эренбургом с трудом отыскали ночью его штаб в Каталонии под Уэской, почти всю ночь просидели в подвале разбитого дома. Дуррути пламенно излагал Эренбургу свои политические взгляды. В одном нельзя было заподозрить этого горячего человека: в неискренности его желания драться с фашизмом. А в остальном его речь была беспорядочным наивным бредом о всеобщем равенстве, о торжестве анархии. Илья Григорьевич часто своими вопросами припирал его к стене, Дуррути вскакивал, горячился и даже вдруг в сердцах воскликнул, что он за такие слова может и расстрелять. На рассвете, усталый, грустный, он провожал нас к машине, дал конвой и крепко пожал на прощанье наши руки.

70
{"b":"245671","o":1}