Стало быть, если Господь даровал нам жизнь, значит, мы вправе распоряжаться ею. Это право, именуемое ныне правом на самоопределение, проистекает из понятия свободы воли.

Тут сам собой напрашивается вопрос: ну а как отдать жизнь за другого? Следует ли понимать это так, что в случае необходимости надлежит, рискуя собственной жизнью, а то и жертвуя ею, спасать близких людей?

Бесспорно, слова Иисуса могут быть истолкованы и в таком, буквальном смысле. Однако в действительности чрезвычайно редко представляется случай ценой собственной жизни спасти от смерти близкого человека: жену, сына, друга… Эти ли редкие случаи подразумевал Иисус?

Вряд ли.

Но если исходить из предположения, что обращался Он ко всем нам, зададимся вопросом: действительно ли, по мысли Иисуса, даже та самая смерть, которая в конце пути неотвратимо подстерегает каждого из нас, есть возможность отдать жизнь за близких и ближних? По всей вероятности, это и имеется в виду.

Но разве не Господь Бог отнимает у нас жизнь?

Выходит, нет.

По логике этого учения, даже если все мы пребываем в руце Господней, жизнь наша принадлежит нам и мы вольны с любовью отдать ее за друзей своих. В заповеди Иисуса таится глубинный смысл; ведь если судьбою нам уготована естественная смерть, тогда призыв «положить душу» не следует понимать буквально, то есть в спасительном для жизни некоего конкретного человека смысле. Если же призыв этот обращен к тем, кто в конце жизненного пути пребывает в состоянии, не имеющем ничего общего с полноценной, нормальной жизнедеятельностью, каков в этом случае смысл слов «положить душу»? Каким образом может проявиться здесь принцип осмысленности жертвования, принцип доброй воли? Какую любовь к ближнему можно выказать, пожертвовав жизнью, которую от смерти отделяет лишь агония?

Думается, Иисус подразумевал то, что является сутью эвтелии: человеку не все равно, как умирать.

Нам не безразлично, как принять смерть: ведь даже если и не испытываешь к ближним той жертвенной любви, о которой говорил Иисус, все равно рано или поздно умрешь. Жалкой, трудной смертью, но умрешь. Бунтуя всем своим существом, люто завидуя остающимся, до последнего цепляясь за уходящую жизнь — все равно умрешь.

Значит, согласно заповеди Иисуса, можно выразить любовь к ближним, с любовью уступив им свое место в жизни. Не требуя в эгоизме своем, чтобы любой ценой поддерживали в умирающем биологические функции организма, покуда не получим от родных и близких все то, чем они — по нашему мнению — обязаны за нашу к ним любовь и заботы. Не добиваясь от медиков, чтобы те — порой в ущерб молодым и более нуждающимся в помощи пациентам — сделали все возможное для поддержания жизни, которая, в сущности, уже угасла. Пусть вытаскивают нас из смерти, даже если не осталось ни малейшего шанса на нормальную, достойную человеческую жизнь, лишь бы урвать то, что, по нашему убеждению, нам еще причитается от общества.

Любовь наша сможет проявиться под конец жизни лишь в том случае, если мы не дадим ей иссякнуть. Но как не пропасть ей втуне, если человек, не постигший важнейшую заповедь Иисуса, полагает, будто ему некому оставить в наследство свою любовь, тем самым обогатив и собственную душу, и внутренний мир наследующего сей дар!

В ком же достигает наивысшего расцвета любовь к ближнему?

Да в том, кто в конце жизненного пути спокойно и с достоинством принимает неминуемую смерть. Не ропща против неизбежного, он не только обретает внутренний, душевный покой, но и, по заповеди Христа, способен испытать последний и, пожалуй, сильнейший в жизни порыв любви. Любви совершенной, лишенной какого бы то ни было своекорыстия, ибо с этим чувством он уходит из жизни, уступая место другим — безвестным, незнакомым, быть может даже еще не появившимся на свет, — тем, от кого в оставшиеся дни жизни не ожидает никакой взаимности.

Своими предсмертными напутствиями Иисус, возможно, хотел уберечь нас от крайнего эгоизма, отравляющего последние месяцы и дни жизни, от утраты добрых чувств, любви к ближним. Всем нам предложена куда более достойная альтернатива: перед лицом неотвратимой кончины пожертвовать жизнью ради друзей и ближних своих. Сознание этого может придать смысл смерти и избавить от страха перед нею, страха, отбрасывающего мрачную тень на всю нашу жизнь и не дающего чувству любви полностью раскрыться в душе.

Среди читателей наверняка найдутся такие, кто, прочитав по диагонали предыдущие разделы или даже внимательно ознакомившись с ними, пренебрежительно махнет рукой: да, конечно, каждый из нас боится трудной кончины и в то же время надеется избежать затянувшихся мучений, но что тут поделаешь? Ведь от судьбы не уйдешь.

Полагаю, люди рассуждали так же и сотни тысяч лет назад, чувствуя себя бессильными против саблезубых тигров. Зато другие пришли к иному выводу: стоит только объединиться, и перестаешь быть беспомощной жертвой.

Именно так удалось одолеть целый ряд смертельных недугов. И чуть ли не ежедневно принимаются новые законы, смысл которых сделать нашу жизнь более надежной, терпимой, избавленной от мучений. Мы голосуем за партию, от которой вправе ждать, к примеру, более совершенной организации системы обучения, которая поможет нашим детям лучше приспособиться к условиям нынешнего бурно меняющегося мира. Или, скажем, за партию, которая гарантирует доступность медицинских препаратов и дорогостоящего лечения больным, страдающим редкими заболеваниями. Никому и в голову не придет полагаться на депутатов-законодателей, которые не обещают, что сделают все от них зависящее ради дальнейшего развития здравоохранения, чтобы государство заботилось о человеке, попавшем в беду. Хотя все мы надеемся, что судьба не уготовит нам тяжелую болезнь.

Коль скоро мы так серьезно относимся к своему здоровью, то почему не требуем от будущих законодателей четкой и однозначной позиции в вопросе, который касается каждого из нас, а именно: признания за человеком права на определение своей судьбы вплоть до самой смерти? Элементарного права на благую кончину и гарантий осуществления этого права. Склонны ли общественные деятели принять законы и создать необходимые институты, которые гарантировали бы нам благую кончину подобно тому, как существующие лечебные учреждения стараются сделать все от них зависящее в интересах нашего здоровья?

Теперь, столетия спустя после эпохи Просвещения, в период бурного развития техники и открытий в самых разных сферах бытия, каковы шансы человека умереть легкой смертью, когда подойдет его срок?

Кто мог бы способствовать созданию закона об эвтаназии, который удовлетворял бы нас всех? Ответ очень простой: мы сами. Никто не избежит встречи со Смертью, а посему не может уклониться от обсуждения этой проблемы, сославшись на свою некомпетентность в медицине и юриспруденции. Ведь поджидающей нас Смерти не скажешь: «Прошу прощения, сударыня, но сейчас умереть не могу, поскольку не знаю, как это делается!»

При обсуждении надежного, хорошо продуманного закона об эвтаназии опыт непрофессионала, которому довелось пережить мучительный конец родственника, друга, может оказаться важнее суждений профессиональных философов, теологов, социологов или психологов. В подобном диспуте никакая теоретическая подготовка не сравнится с личным опытом, эмоциональным осмыслением пережитого и должным отношением к эвтелии.

Цель моей книги заключается в том, чтобы помочь читателю задуматься о конце жизненного пути, о неизбежной смерти, о страхе перед нею и ее приятии. О перспективе продления предсмертных мук или возможности избежать оных. Мне хотелось бы убедить читателей высказать свои суждения и пожелания и оказаться более подготовленными к неизбежному обмену мнениями — на публичных форумах либо в рамках частных дискуссий. И разумеется, хотелось бы доказать законодателям, что бессмысленно прикидываться глухонемыми в столь важном вопросе и делать вид, будто бы они не отдают себе отчета в абсурдности нынешнего положения.