Трудности начинаются лишь в тот момент, когда к пониманию наших проблем, к исцелению общих бед мы подходим не с точки зрения основных правил общественного бытия, с вечных и действенных на все времена десяти заповедей, а с позиции буквального толкования притч, основывающихся на давно устаревших, тысячелетней давности знаниях, на беспочвенных страхах.

Десять заповедей, по преданию, высеченных на скрижалях, а в действительности выработанных всем историческим опытом нашего социального бытия, сейчас актуальны точно так же, как тысячи лет назад, еще до Моисея или Хаммурапи, вавилонского царя, составившего аналогичный свод законов, формирующих общество. Однако более шестисот прочих законов, правил и предписаний Моисея вряд ли имеют практическое значение и способны служить общественным интересам в условиях нынешней западной цивилизации. Взять, к примеру, хотя бы такое: «Кто злословит отца своего или свою мать, того должно предать смерти»(Исх. 21:17). И как, спрашивается, в эпоху конституционно гарантированной свободы вероисповедания можно карать смертью того, кто «пойдет и будет служить богам иным» (Втор. 13:13)?

Но здесь речь идет о большем, нежели несовместимость библейских законов с современными демократическими конституциями, с нынешними общественными и психологическими воззрениями. Составленные воспитанным при дворе фараона Моисеем (или приписываемые ему) свитки верно отражают принятые в те времена общественные взаимоотношения между властителем и подданными, между господином и слугою или рабом. С тех пор человечество переросло рамки подобных отношений. Для большинства людей неприемлемы рабство, прислужничество и другие формы подчинения. И если в давние времена короли распоряжались жизнью и смертью своих подданных, то сейчас в сохранивших монархии странах за их потомками закреплены лишь протокольно-церемониальные символические функции. Для граждан — особенно молодых, — воспитанных в духе развитой демократии, вряд ли приемлема система Царства Небесного с ее иерархиями, отражающая устройство земных царств, королевств и империй. Людям будущих поколений, хочется надеяться, знакомым с тиранией лишь по книгам, скорее всего, будет попросту непонятен образ Бога, властителя жизни и смерти, и страх перед ним. Уже за последние пять-шесть десятилетий практика христианских конфессий (скажем, понятие кары за грех перед Богом) претерпела более существенные изменения, чем за предыдущее тысячелетие. Все это неизбежно ведет к дальнейшему изменению наших представлений о Боге. Ведет — смею надеяться — к формированию образа Бога, непостижимого разумом, далеко выходящего за рамки будничных понятий, — к трансцендентному, приблизиться к которому можно лишь чувствами.

Хотя в наше время люди боятся прежде всего умирания, бесконечно длящихся бессмысленных мук, унизительно медленного угасания, полагаю, были времена, когда предков наших гораздо больше угнетала сама смерть: им страшно было переступить через порог в мир иной, в ужасы преисподней. Речь идет не о тех, кто жил и умирал несколько сотен и даже тысяч лет назад: я имею в виду наших прародителей, осознавших бренность бытия. Для них каждая встреча со смертью была поистине кошмаром. Увидеть, как кто-то — допустим, глава большой семьи или вождь племени — вдруг падает, судорожно ловя ртом воздух, дергается в конвульсиях и застывает, не реагируя ни на слова, ни на прикосновения… Понять, что тело невозможно защитить от разложения. И в результате обнаружить, что от человека остается ужасающий скелет, скрюченные пальцы которого кажутся длиннее, чем были при жизни. Как знать, на что способно это страшилище под покровом ночи…

Как же было не бояться покойников и смерти! От этого страха наше коллективное сознание, пожалуй, не избавилось и поныне. Так, цветы и венки, с которыми мы приходим на похороны, заменили древний обычай принесения жертв, чтобы умилостивить усопших. А сколько всевозможных мифов и легенд сложило человечество о подземном и потустороннем мирах!

В культурах Дальнего Востока для смягчения этого страха сформировался и поныне играет важную роль культ предков, вера умирающего в то, что после смерти он каким-то образом все равно останется со своими детьми и внуками, сможет по-прежнему радоваться им и защищать от невзгод. А жизнь детей и внуков, в свою очередь, скрашивает уверенность в том, что предки не покинули их, гордятся ими и охраняют. Страх смерти в человеке приглушается осознанием того, что и он навсегда останется среди близких, и если должным образом обращаться с родственниками, то они после смерти станут заботиться о нем — делиться пищей, изо дня в день возлагая кусок-другой на домашний алтарь.

В нашей же системе верований посмертная благодать достижима не опекой и любовью близких (она доставляет нам радость и при жизни), но зависит от неисповедимой воли Бога, который вправе обречь нас на адские муки или же даровать вечное блаженство. Но даже если убежден, что жизнь прожита безупречно, Богу угодным образом и, стало быть, после смерти ты вступишь в Царство Небесное, полную уверенность в этом можно обрести разве что в миг кончины, ибо до того еще можно успеть впасть во грех: врожденная греховность человека — также один из постулатов нашего вероучения. Впрочем, независимо от нашего жизненного подхода иудеохристианская традиция учит страху смерти, поскольку уже из первых глав Ветхого Завета мы узнаем, что конечность жизни есть кара Господня человеку. Не закономерное, необходимое явление, сообщающее непрерывность вечному процессу творения, именуемому эволюцией, но непостижимое и бессмысленное Божие проклятие.

Метафора давно устарела, но ее буквальное понимание — смерть как наказание Господне — стало частью иррационального страха перед концом и до такой степени внедрилось в нашу цивилизацию, пустило в ней корни, дало побеги и разветвилось, что мы порой и сами не замечаем, сколь важную роль оно играет в наших повседневных страхах и фобиях. Дети заведомо лишены страха смерти, но, вырастая, они неизбежно оказываются заражены им. Более того, сами родители вынуждены внушать детям подобный страх — к примеру, когда приучают детей не выбегать на проезжую часть улицы. Однако при этом следует проявлять осторожность, ведь страх смерти может стать питательной средой для всех прочих страхов, способных отравить жизнь человека даже в расцвете сил и здоровья, попросту сделать его больным.

Известно, что в основе большинства заболеваний лежат психологические факторы. Все более очевидными становятся двойственные, то есть психосоматические взаимодействия: стресс, страхи разрушают иммунную систему, провоцируют многие заболевания органов пищеварительного тракта, кровообращения, болезни сердца и дыхательных путей. Разумеется, немалую роль здесь играет и страх смерти, иррациональная танатофобия, которая способна возобладать над человеком даже в тех случаях, когда не вызвана никакими причинами медицинского или бытового характера.

В моей «предыдущей» жизни, на последнем этапе работы над средством против глаукомы, нередко возникали фрустрирующие, стрессовые ситуации, под воздействием которых я и сам пережил приступы паники. Один раз меня даже поместили в больницу. Точнее говоря, из одного отделения медицинского университета, где находилась моя лаборатория, коллеги в мгновение ока доставили меня в отделение реанимации — столь явными были симптомы сердечного приступа. Обследование проводили лучшие специалисты, и они в один голос заверили меня, что все системы организма действуют абсолютно нормально, без каких бы то ни было нарушений, и тем не менее несколько дней меня терзал кошмарный, иррациональный страх смерти. Приступы эти долгие месяцы время от времени повторялись. Поэтому я легко могу представить, каково приходится человеку, который сталкивается с подобным явлением не в условиях одной из лучших клиник мира, не в привычной обстановке среди коллег и знакомых, а дома, в одиночестве или в коридоре убогой больницы, всеми заброшенный …