Трудно переоценить значение такой практики, ведь она помогла бы многим освободиться от одного из мучительнейших кошмаров надвигающейся старости — страха зависимости от посторонней помощи. Случается и такое, что мать троих детей уже с шестидесяти лет начинает терзаться этой мыслью, когда последняя оставшаяся при ней дочка дает понять, что вынуждена будет окончательно переселиться к мужу, который вот уже два года живет и работает в другом городе, а то и вовсе за границей. Сознание того, что за неимением родственников или помощников есть возможность устроиться в доме, где за тобой будут ухаживать, способно доставить шестидесяти-семидесятилетнему человеку не меньшее облегчение, чем восьмидесятилетнему — мысль о доступности легкой смерти.

Поэтому деятельность институтов эвтелии должна быть нацелена на отдаленную перспективу, чтобы не в последний момент, а в течение жизни постепенно приучать людей к факту бренности нашего существования и готовить к неизбежному концу. Дабы заблаговременно решить, какой смерти человек для себя желает, и если он изберет путь эвтелии, то готовиться к концу надо будет не у рокового порога, а годами раньше: помириться с близкими, простить им обиды, если таковые действительно были нанесены, выяснить недоразумения.

Многим мои предложения, возможно, покажутся невыполнимыми, однако не стоит забывать, что предвзятое отношение к смерти как Божьему проклятию, каре Господней не наследуется нами генетически и не впитывается с молоком матери — оно порождено цивилизацией и религией. Стало быть, негативные воздействия этого предубеждения постепенно могут быть ослаблены и даже обращены во благо.

Необходимо убедить церковных иерархов, что мы намереваемся ввести такие законы и институции, основная цель которых — полная реализация права человека на самоопределение, то есть признаваемая ими свобода воли. Что же касается легализации эвтаназии, то уместно было бы подчеркнуть, что отцы церкви являются представителями законов высшего порядка и мирские законы — не их сфера действия. А главное, нет смысла протестовать против государственных законов, которые не принуждают верующих исповедовать чуждые им убеждения. Это применимо и в том случае, если некоторые служители церкви не согласятся с доводом, что помочь человеку, желающему умереть, и есть проявление любви к ближнему, а сочувственная помощь в этом важнейшем деле — главное тому подтверждение.

Церковь рано или поздно должна будет признать, что даже если она и запрещает верующим добровольно принимать смерть и помощь ближних в этом, то в наше время, когда вера основывается на знании, вряд ли удастся воспрепятствовать другим людям, неверующим, законное осуществление их права на самоопределение. Включая право на смерть для тех, кто выше биологического фактора ставит сохранение человеческого достоинства, поднимающего наш род над прочим тварным миром. Подобно тому, как мы не отрицаем учение о загробном мире и соответствующие ритуалы (это облегчает верующим примирение с мыслью о кончине) или веру в искупительную силу страдания для тех, кто видит в этом путь к спасению души.

Ныне — благодаря достижениям теории эволюции и биологии — человечеству становится доступно мировоззрение, согласно которому всем достигнутым, сутью своей мы обязаны извечной борьбе за существование. Медицина же подвела нас к осознанию истины: бренность бытия — не кара Господня, а причина и час смерти определяются все более глубоко осваиваемыми физиологическими, биохимическими и психологическими процессами, ускорять или замедлять которые человечество уже научилось. В свете всего этого нелегко будет внушить верующим, будто бы Создатель является властителем смерти. Будто бы Он — явление трансцендентное, непостижимое разумом — сохранил за собой исключительное право устанавливать, когда и как человек умрет.

Думается, в наше время большинство людей все труднее заставить верить в искупительную силу страдания. Должно быть, дело обстояло проще во времена Иисуса Христа или в Средневековье, когда люди были почти бессильны против боли и немощи, вызванными болезнями. Отсюда и вера (возможно, порожденная чувством справедливости), что страдания от боли при жизни и муки, тяготы предсмертной агонии будут вознаграждены блаженством в Царстве Небесном.

Даже унижение, для многих еще более тяжелое, чем предсмертные муки, теперь воспринимается не столь безропотно, как в сравнительно недавние времена. Поколениям новой эпохи трудно даже вообразить себе унижения, которым подвергались крепостные при феодализме. Людям нового, современного склада ума и чувств трудно будет смириться с искусственно затянутой агонией, когда человек неизбежно утрачивает контроль над своими физиологическими отправлениями и страдает от собственной беспомощности.

Церкви, некогда сковывавшей духовное развитие человечества и упорно устремленной в прошлое, тоже коснутся новые веяния — это всего лишь вопрос времени. Можно предположить, что иерархи основных религий уже в недалеком будущем предоставят верующим возможность достижения легкой или, по крайней мере, максимально лишенной страданий смерти. Которая из конфессий первой осуществит этот поворот? В принципе может любая. И не обязательно первопроходцем окажется протестантская, решениям которой, кстати, до сих пор во многом следовал Ватикан, например, в переводе Библии на национальные языки, дабы не знающие латыни массы католиков могли слушать и читать священные тексты на родном языке.

Впрочем, можно встретить и более близкие нашей теме примеры, когда Католическая церковь не только под влиянием других конфессий, но и под давлением общества оказалась способна совершить поворот на сто восемьдесят градусов. Столетиями католицизм строго придерживался догмы, согласно которой останки верующего человека, жаждущего посмертной благодати, должны быть преданы земле в полной нетронутости. Именно поэтому Ватиканом категорически запрещалось вскрытие, равно необходимое как с врачебно-анатомической точки зрения, так и для развития искусства. По слухам, даже Микеланджело изучал человеческое тело лишь тайно, под покровом ночи.

Не исключено, что Ватикан (для которого подобные случаи не могли оставаться тайною) попросту закрывал глаза на такого рода нарушения: в конце концов подробнейшие анатомические зарисовки Леонардо да Винчи оказались возможными лишь в результате тщательного изучения отдельных частей человеческого тела. Но еще долгое время спустя только трупы самоубийц или изгоев могли угодить под нож прозектора — ведь Церковь все равно не разрешила бы предать их останки освещенной земле. Суровый запрет Ватикана, несомненно, восходит к верованию, распространенному во времена Иисуса Христа среди фарисеев, что с приходом Мессии мертвые восстанут в телесной целости.

Всеобщая секуляризация привела к тому, что в прошлом столетии (главным образом из-за переполненности кладбищ) неверующие получили возможность выбрать для себя (на будущее, после кончины) или для своих близких кремацию. С этим вскоре согласились и христианские конфессии, допустив также более вольное обращение с «прахом земным»: по желанию родственников стало возможным замуровать урну в стену колумбария, хранить ее в семье или же развеять прах с самолета, корабля и т. п. Пределы возможностей ограничены лишь фантазией и толщиной кошелька.

Законам наступившего двадцать первого столетия следует идти в ногу с задачами и требованиями нового тысячелетия. Элементарное право на достойную жизнь должно быть распространено на все годы жизни человека. От первого вздоха до последнего. Мы нуждаемся в мудрых законах, регламентирующих не только основные моменты жизни, но и критерии достойной человеческой жизни и смерти. Протесты церковных иерархов тщетны — вопросы эти уже вне сферы религии и веры.

Несмотря на вышесказанное, следует быть готовым к тому, что Церковь, постепенно теряющая духовное воздействие на верующих и оттого тяготеющая к политической власти, в ближайшем будущем может выступить против осуществления эвтелии. Однако в отдаленной перспективе христианская церковь воспримет это гуманное воззрение на человеческую жизнь и усмотрит в нем близость Иисусову учению. Не станем забывать: всего лишь малости не хватило, чтобы устремления II Ватиканского Собора воплотились полностью и Католическая церковь сделалась не путеводной звездою гуманистического мышления, а его тормозом.