Спустить на зверька взаправдашнюю собаку мы не решились, тем более в стенах Колумбийского университета, испокон века ревниво блюдущего свою репутацию, — вот и пришлось отказаться от необычайно интересного исследования механизма самозащиты.

Ведь допустимо предположение, что некий подобный механизм действует и в человеке — разумеется, применительно к нашей форме жизни. От сильного испуга под влиянием стресса человек падает в обморок, теряет сознание — уж не родственное ли это явление? Возможно, существует некое сходство между реакцией опоссума и отдельными формами мнимой смерти у человека. Благодаря общим предкам у большинства млекопитающих, находящихся на различных стадиях развития, действуют общие механизмы.

Знай я в ту пору, что когда-нибудь мне доведется писать книгу об эвтаназии, я бы не отказался с такой легкостью от изучения опоссума. Но откуда мне было знать? Будучи доктором биологии, тогда я, как и многие мои коллеги, думал, что мы должны бороться со смертью до последнего дыхания, в то время как одолеть смерть можно, лишь примирясь с нею.

У ряда млекопитающих известно еще одно подобное смерти состояние, способствующее выживанию. Определенные, так называемые гетеротермные виды животных с помощью высокоразвитого механизма приспособления могут неделями, а то и месяцами обходиться без пищи, пребывая в промежуточном состоянии между жизнью и смертью. Примером может служить американский сурок (Marmota monax), грызун, который зимой в норе под землею сбрасывает температуру тела с обычных 37–38 градусов Цельсия до 4–5 градусов, то есть почти до точки замерзания. Дыхание, кровообращение, обмен веществ животного замедляются до такой степени, что сурок и не испытывает нужды в питании.

Известны и более мелкие виды сурков европейских (Marmota marmota), обитающих в Альпах и Карпатах, но что касается Центральной и Восточной Европы, то там больше наслышаны о зимней спячке медведей, хотя это состояние нельзя назвать промежуточным между жизнью и смертью. Медведи действительно спят, температура тела снижается у них всего лишь на несколько градусов. Трудно вообразить, что громадный, стокилограммовый медведь способен из состояния мнимой смерти (при температуре тела 4–5 градусов) раз-другой возвратиться к нормальной жизни — взглянуть, не кончилась ли зима: ведь разогрев такого огромного тела потребовал бы больше энергии, нежели удалось бы сэкономить при охлаждении до температуры, близкой к точке замерзания.

Мне ужасно хотелось знать, способны ли сурки и подобные им животные, находясь в жестком режиме экономии энергии, когда большинство биологических функций замирает или снижается до уровня, несовместимого с нормальной жизнью, — так вот, способны ли они сохранять химические обменные процессы, особенно необходимые для жизнедеятельности чувствительных нервных клеток глаз и мозга. В обычных условиях их химическая среда регулируется с максимальной точностью, причем в основном с помощью механизмов, требующих расхода энергии.

При исследовании этой проблемы мне довелось пережить немало интереснейших впечатлений, а одно из них было прямо-таки ошеломляющим. Мы раздобыли более десятка американских сурков и поместили их в университетской лаборатории, в камеру с нулевой температурой. И вскоре же приступили к наблюдениям над гибернацией: сначала температура тела подопытных животных снизилась до 25–30 градусов, затем вернулась к 36–37. Затем на несколько часов она опустилась до 15–20 градусов, после чего снова чуть повысилась. Похоже, зверьки прикидывали и взвешивали, позволяют ли внешние условия погрузиться в состояние (предположительно бессознательное) полной беззащитности — скажем, от проникающих в их нору хищников. Ведь чтобы «прийти в себя», суркам требуется не менее получаса, пока в организме перегорит часть накопленного жира и согреет двух-трехкилограммовое тельце, вернув ему двигательные способности. Возможно, однако, что мнимая смерть в некотором роде защищает сурков — скажем, от привередливых хищников, которым холодная пища не по нутру.

Переохлаждение — поистине удивительное состояние! От смерти его может отличить лишь специалист, да и то с помощью аппаратуры. Взяв в руки первого зверька, который наконец позволил своему организму охладиться до четырех градусов, я не мог поверить, что он живой. Ведь даже под глубоким наркозом животное выказывает определенные признаки жизни, но этот — никаких! Я стал опасаться, не погиб ли сурок, но, взяв у него кровь на анализ, успокоился — настолько насыщенные кислородом, ярко-красные были первые капли, втянутые шприцем. Но затем я едва не выронил быстро наполнившийся шприц: было полное впечатление, что он обжигает руки. Я настолько привык к обычной температуре крови у живых млекопитающих, что перепад в тридцать с лишним градусов мой мозг воспринял не как леденящий холод, а, напротив, как обжигающий жар. В дальнейшем я много размышлял над этим поразительным состоянием, пытаясь определить, к чему оно ближе — к жизни или смерти.

Здесь самое время упомянуть об эставации, хотя у меня и нет никакого личного опыта, связанного с этой формой анабиоза. В подобном состоянии, еще более безжизненном, чем гибернация, некоторые позвоночные (к примеру, лягушки) в условиях резко континентального климата переживают безводный период года, а то и затяжную засуху, которая может длиться несколько месяцев. Тела животных высыхают наподобие мумии, зачастую теряя более 60 процентов влаги. Когда пруды и даже лужи пересыхают, животные зарываются в ил и в состоянии кажущейся полной безжизненности пребывают там до той поры, покуда просочившаяся с поверхности земли влага не подаст им сигнал: пора возвращаться к жизни. При чтении литературы об этом интереснейшем способе адаптации, при виде фотографий животных, высохших наподобие мумий, мне как-то раз пришла в голову парадоксальная мысль: возможно, именно наблюдая за эставационными способностями животных, приспособившихся к жаркому сухому климату, древние египтяне сочли целесообразным сохранять тела усопших в целостности. Они верили, что если сохранить форму тела, пусть даже из него ушли соки жизни, то человек еще не умер.

Стало быть, существуют пограничные состояния, выработанные в процессе естественного отбора некоторыми видами животных как способ выживания. Возможно, подобные физиологические механизмы действуют и в человеке, только не так наглядно.

Искусственное охлаждение человеческого тела вошло в повседневную медицинскую практику для защиты клеток центральной нервной системы: во время хирургического вмешательства, а также, например, после инсульта или сердечного приступа. Снижение температуры тела (до 31–33 градусов и не дольше, чем на сутки-полтора) достигается с помощью обкладывания льдом. Допустимо предположить, что и уровень понижения температуры, и продолжительность охлаждения будут возрастать, хотя, конечно, человеку не угнаться за сурком. Но суть заключается в том, что даже однодневная гипотермия является промежуточным состоянием между жизнью и смертью.

Таким образом, смерть, или конец бытия, с точки зрения биологии процесс неоднозначный, вот разве что естественный «конечный продукт» всегда один и тот же: полное разложение тела на неорганические вещества. В Древнем Египте это считалось признаком полной и окончательной смерти. Если этого удавалось избежать, то есть если мумия сохраняла вид, напоминающий живого человека, то, по представлениям древних египтян, усопший не безвозвратно покинул мир живых.

Согласно другим верованиям, даже полное разложение тела всего лишь временное состояние, поскольку в день Страшного суда восстанут все мертвые. К биологии, однако, эти представления неприменимы. Тем не менее в последующих главах нам неизбежно придется затронуть тему жизни после смерти, ведь именно вера в загробную жизнь помогает многим людям (в каждой культуре по-своему) справиться со страхом смерти, примириться с мыслью о неотвратимом конце.