Каким мне мыслится идеал благой кончины?

Если собравшиеся у смертного одра участники прощального ритуала после того, как человек испустил дух, вздохнув, подумают про себя: «Мне хотелось бы умереть так же!» Победа над страхом смерти и есть победа над самой смертью.

— Наша страна обязана прежде всего вам своими теперешними достижениями: по сравнению с началом тысячелетия, когда наши воззрения в области танатологии были еще более отсталыми, чем в большинстве западных стран. Ныне Венгрия стала для всех примером. Нас считают первопроходцами не только в области эвтаназии, но и зачинателями движения в поддержку эвтелии, которая благодаря своей концепции и практической деятельности, эмоциональной наполненности и передовым взглядам захватывает очень широкие сферы духовной жизни общества. Что дало вам силы преодолеть сопротивление — особенно бурное в начале 10-х годов нашего столетия, — чуть ли не заговор против административного упорядочения танатофармакологии и фармакоэвтаназии, против социального страхования? Ведь все эти победы, безусловно, связаны с вашим именем.

— Всем известно пристрастие СМИ к упрощению крайне сложных явлений, сведению их к одной-двум взаимосвязям и какому-то конкретному имени. У нас в стране легче было склонить общественное мнение к поддержке эвтелии и добиться соответствующих законов, чем в некоторых западных странах, поскольку условия для неизлечимо больных и умирающих в наших больницах были поистине невыносимыми. Читателям более старшего возраста, должно быть, еще памятны репортажи 2007 года, вскрывшие страшную картину восьмиместных палат, куда — по выражению тех лет — «складывали» умирающих. Обнаружились и такие места (бойкие на язык репортеры прозвали их «сушильнями»), где содержались умирающие, похожие на высохшие мумии: с такими и хлопот было меньше, да и лекарств им требовалось лишь половинная доза. Конечно, если умирающим вообще давали препараты, которые обязаны были покупать и приносить родственники. Съемки, выполненные скрытой камерой, потрясали!

Тогда-то общественное мнение и склонилось в пользу эвтелии. Особой поддержкой пользовались наши устремления обеспечить каждому подготовку к достойному концу жизни и создать соответствующие институты в духе эвтелии. Следующим шагом явилось отстаивание права человека распоряжаться своей судьбой и в случае необходимости просить активной эвтаназии. Вскоре уже семьдесят, а в крупных городах даже восемьдесят процентов населения высказались в поддержку наших инициатив. В ответ на это против нас объединились служители церкви и другие консервативные круги. Поэтому парламентские дебаты и длились почти три года.

— Однако не успели еще закончиться дебаты и вступить в действие новые законы, как в некоторых домах престарелых ситуация изменилась к лучшему.

— Совершенно верно. Но до реорганизации 2011 года еще оставалось немало заведений, где уход за пациентами и обеспечение их медикаментами и питанием осуществлялись лишь в посетительские дни, усилиями родственников. Впрочем, всплыли факты и пострашнее. Оказалось, что нуждающиеся в призрении нередко попадали в приюты начисто ограбленными. В то время действовал закон, согласно которому поступающий под опеку человек должен был отписать свой дом, квартиру, а то и все имущество в пользу владельца приюта или лечебного заведения, на церковные нужды, монастыри, частное предпринимательство и т. д. Родственники тем самым лишались законного наследства, а несчастные старики задним числом горько раскаивались в собственной опрометчивости.

— Если я не ошибаюсь, кому-то все же удалось отсудить обратно свою квартиру?

— Да, случай этот наделал много шума. Не разбирающуюся в юридических и деловых вопросах вдову вынудили отдать прекрасную квартиру в центре города и отчислять в фонд дома престарелых две трети пенсии. По подсчетам экспертов, сдавай старушка свою квартиру внаем, и четверти дохода хватило бы на оплату содержания в приюте. Не говоря уже о возмутительном посягательстве на пенсию.

— Вы, вероятно, обладаете и дипломом юриста?

— Нет, на это времени не хватило. Я лишь посещал специальные юридические курсы, чтобы получить необходимые для моей профессии правовые знания. Основное образование у меня медицинское. Университет окончил в 1965 году, а теологию изучал не в стенах вуза: Закон Божий — в гимназии, Библию и теологию впоследствии пришлось осваивать подпольно, таясь от шпиков и стукачей. Собирались у кого-нибудь из друзей, всякий раз в другом месте. Один из наших учителей, в прошлом знаменитый профессор теологии, зарабатывал на хлеб у токарного станка, другой — в мастерской по ремонту автомобилей. Но на меня, да, пожалуй, и на всех остальных самое большое влияние оказал священник, который никогда в жизни преподаванием не занимался. Во время Второй мировой войны он служил полковым священником на Дону, где погребал тысячи павших, а затем, при кровавом режиме Ракоши исповедовал в тюрьме приговоренных к смертной казни. Сам он был освобожден по амнистии 1953 года, но на достойную работу рассчитывать не мог, так что все свободное время уделял нам.

Впервые я встретил его уже будучи студентом четвертого курса, но лишь благодаря ему понял, что значит быть врачом. Вернее, братом милосердия. Он не уставал повторять нам — нас было трое, проявлявших особый интерес к теологии, — что врачевание — это профессия, а уход за больным — истинное призвание. «Станьте братьями милосердия, если уж сестер милосердия из вас не получилось», — говаривал он, призывая нас заниматься не болезнью, а больным. На Дону, где отец Христофор и сам был ранен, он называл сестер «ангелами сострадания».

— Уж не тот ли это отец Христофор, о котором пишет в своих мемуарах Енэ Томьян, всемирно известный психолог?

— Я упоминал, что в научном кружке нас было трое. Так вот, одним из них был Енэ. Даже после самых изнурительных больничных дежурств мы допоздна вели беседы с отцом Христофором, под видом дружеских встреч устраивая семинары по теологии, вернее, по философии этики. Енэ Томьян, как правило, норовил перевести эти беседы в русло психоанализа и обсуждения спорных вопросов.

Позднее, когда мы сообразили, что знание теологии не устранит причин человеческих бед, стремления людей к самоистреблению, мы вместе с Енэ и еще несколькими коллегами перешли к изучению психологии — на сей раз методом самообразования, по учебникам. Томьян защитил диплом в Сорбонне, я же в 70-е годы здесь, на родине, окончил курсы.

— Возвращаясь к отцу Христофору… Это в его честь, в его память вы и ваши сподвижники называли себя «Христофорами»? Вы, похоже, и теперь не против, чтобы вас так называли, а вот ваши коллеги отнюдь не настаивают на этом…

— В начале своей карьеры я действительно часто ссылался на отца Христофора в лекциях и в научных работах. Полагаю, именно поэтому меня и моих соратников по движению в поддержку эвтелии прозвали «Христофорами»… Но вообще-то здесь скорее напрашивается аналогия со святым Христофором, который, согласно апокрифическому мифу, помог ребенку Иисусу перебраться через ручей. Словом, имя напоминает о помощи в преодолении какого-то рубежа или порога, может быть, оттого некоторые его и не любят. Ведь все больше становится людей, которые не верят в картину загробного мира, каким он когда-то представлялся, — чуть ли не географическим понятием: Царством Небесным, куда отлетает душа после смерти тела.

В наше время люди проникаются убеждением, что тело и душа нерасторжимы. Вам наверняка кажется естественным, что на этом постулате базируются как современная медицина, так и психология. Если вообще имеет смысл разделять эти специальности. Я же воспитывался в то время, когда Церковью нам внушалось, что тело — всего лишь бренная оболочка, временное пристанище бессмертной души.