Однако истинных, убежденных поборников веры, похоже, становится все меньше и меньше, и тенденция эта, по всей видимости, сохранится. И дело не в том, что люди изменились или ослабла потребность в вере. Для такого вывода нет никаких оснований. Генная система, выработанная за миллионы лет и, по сути, определяющая способности человека, вряд ли изменилась за время язычества и многобожия или за тысячелетия монотеизма. Изменилась не сила веры, но ее объект и субъект.

В эпоху язычества физический мир представлялся неведомым и грозным, а идолы, божества были знакомы. Теперь мы познали физический мир и его законы — от атомного ядра до звездных систем, от ядра клетки до строения нервной системы человека — и пришли к ошеломляющему выводу: то, что мы называем Богом, не поддается познанию. Намеренно употребляю слово «что», ибо «кто» указывало бы на антропоморфное представление о Боге, возвращающее назад, к язычеству. Ведь из Библии известно, что наши предки были почти не способны отринуть идолопоклонство. Достаточно вспомнить хотя бы историю золотого тельца. Моисей сошел с горы Синай с двумя скрижалями Закона Божия. «Когда же он приблизился к стану и увидел тельца и пляски, тогда он воспламенился гневом, и бросил из рук своих скрижали и разбил их под горою» (Исх. 32:19). Затем Моисей повелел истребить три тысячи человек, но и этого урока оказалось недостаточно для сынов Израиля, они то и дело возвращались к многобожию, доставляя немало забот пророкам. После многих десятков тысяч лет идолопоклонства и политеизма порвать с языческими обрядами было не так-то легко, ведь, согласно Библии, в эпоху Моисея евреи всего лишь в течение несколько поколений жили при монотеизме. Да и то большую часть этого времени — поддавшись коварным уловкам Иосифа — они провели не в Земле обетованной, а в Египте, в поклонении египетским богам.

Даже в обрядах нынешних главенствующих религий, например окуривании благовониями, жертвоприношении и т. д., проглядывает связь с языческим прошлым. Как знать, может, именно эти — теперь уже ставшие лишь символическими — обряды и привлекают иных верующих в храмы.

Традиционные религии утрачивают свое прежнее влияние — особенно в Европе и Северной Америке, — и объясняется это прежде всего тем, что вероучениям не удалось «идти в ногу» с бурным развитием науки и ростом знаний в последние века. Пропасть, отделяющая мир верований, религиозный мир от того, что принято считать движущими пружинами, факторами развития современного общества, становится все глубже.

В нашем монотеистическом мире уже давно одержана победа над множеством языческих богов, но объективное знание завоевывает все большие пространства из подвластных им прежде владений. К примеру, мы теперь уже мало верим в целительные силы обрядов жертвоприношения, заговоров и заклинаний, которые были характерны для древних религий. Нынешние ритуалы вряд ли способны оказать на человека столь сильное воздействие, какое оказывали на наших пращуров алая кровь жертвенных животных, тошнотворный запах горелого мяса, пляски дервишей, шаманов или всей общины. Пение и музыка. Грохот барабанов и дробный топот множества ног. Зрелище похожих на живых богов, разодетых в золото жрецов. Дурманящий аромат кадильниц.

Теперь даже шарлатаны, норовящие всучить нам якобы «целебные» средства, не решаются ссылаться на Божью милость и используют в качестве прикрытия науку. Жаждущего излечиться пациента вводят в заблуждение наукообразными теориями, хотя уже давно существуют методы точной диагностики и апробированные надежные лекарственные средства. Отходя от традиционных религий, люди в попытках вернуть здоровье, заполнить душевную пустоту, установить связь с усопшими, если не удалось должным образом с ними проститься и оплакать утрату, все чаще обращаются к новоиспеченным знахарям и колдунам, а то и к мастерам регрессивного гипноза.

Монотеистическим религиям пора бы вступить в третье тысячелетие, однако они каким-то непостижимым образом по-прежнему цепляются за те древние знания, которые господствовали во время их возникновения, и это вряд ли соответствует нашим ожиданиям. Нам необходима такая обновленная система верований (и соответствующих институтов), которая бы отвечала потребностям в трансцендентном каждого из нас — будь то верующий человек или агностик, — которая сделала бы достижимой веру в посмертное бытие и избавила человека от страха смерти. Эвтелия — которая, как увидим в дальнейшем — охватывает круг, куда более широкий, чем эвтаназия, способна решить и эти проблемы. Более того, возможно, именно в этом и заключается ее духовный смысл.

Прежде чем наши предки осознали роль эволюции в формировании человечества, они, понятным образом, полагали, будто бы жизнь даруют людям и отнимают боги по своей прихоти — без всякой видимой на то причины. В эпоху языческого многобожия даже не было необходимости объяснять такую жестокость божества, потому что даровал жизнь один бог, а лишал ее совсем другой. При монотеизме подобная возможность утрачивалась, стало быть, библейским мудрецам необходимо было подыскать объяснение: почему единый Бог, которому все мы обязаны жизнью, насылает на нас смерть?

Если мы хотим переосмыслить смерть — в чем и заключается наипервейшая задача эвтелии, — следует вернуться к приписываемым Богу словам, угрожавшим утратой райского существования: «…а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт. 2:17). Попытаемся понять, кем и для чего увековечены эти слова, а главное — какое напутствие для нас таится в этой древней метафоре.

У человека современного, верящего в возможность установления причинно-следственных связей между явлениями, неизбежно напрашивается вопрос: что же за плод рос на том запретном дереве? В чем заключалось познание, коего должны были достичь наши предки, и отчего оно привело их к утрате райского бытия? Библейский миф об изгнании из рая не следует толковать так, будто бы, обретя некое запретное знание, люди накликали на себя смерть, которой — при неведении — можно было бы избежать. Эта метафора символизирует тот этап эволюционного развития, когда человек обрел дар речи и возможность передачи знания: ведь Ева беседует с неким существом, именуемым змеем. В Библии этот этап символически представлен моментом, когда Ева дает Адаму запретный плод с древа познания, и Адам вкушает от него. Благодаря способности передавать познание и необходимому для этого дару речи человечество вступило в новую эпоху и возвысилось над остальным тварным миром.

Если продумать этапы развития человечества, становится очевидно, что рано или поздно наши отдаленные предки должны были подметить связь между совокуплением и зачатием, а значит, и сообразить, кто является отцом родившегося ребенка. Нетрудно предположить, что это открытие сделала женщина — Ева — и плод сего познания передала мужчине, Адаму. Это событие положило конец существованию первобытной общины, когда каждый мужчина племени одинаково заботился обо всех детях. Этот круг тем подробно освещен в моей книге «Поучение Исаака», поэтому здесь упомяну о них лишь вкратце.

Адам узнал от Евы, что если только он будет близок с ней, то и рожденный ею ребенок тоже будет принадлежать лишь ему, Адаму. Так появилось разделение на «мы» и «они» и возникла жажда обладания кем-то или чем-то. Тогда человек произнес впервые: «Это мое». Мое и моих детей, Это моя Ева — моя женщина, мать моих детей. Тогда же, согласно мифу, люди осознали наготу свою и прикрыли ее листьями смоковницы: то есть их половая принадлежность стала сугубо личным, интимным делом. Матриархат прекратил свое существование, на смену ему пришли патриархальный принцип владения и жажда власти, когда необходимо защищать своих и все, что им принадлежит.

Осознание первыми людьми собственной наготы, как правило, упоминалось и упоминается лишь в связи с сексуальностью — и главным образом в тех кругах, которые усматривали в этом грех. Но ведь нагота — и символ уязвимости, смертности человека. Следовательно, библейскую фразу можно толковать и так: разверзлись очи их и прозрели они смертность свою. Так обобщение повседневного опыта стало первым шагом к науке, можно сказать, к философии. Человек осознал, что в начале пути стоит наг, то есть беззащитен.