Мэй не отняла руки. Ему показалось, что он ощутил ее легкое пожатие. Ее крашеные волосы мучили его, и он старался не замечать их.
— Почему ты так изменился, Вилли? Ты стал другим.
— Я чуть не погиб, и тогда я понял, что ты — единственное, что я боюсь потерять. — Ему самому понравилось, как он это сказал, но про себя подумал, так ли уж она ему нужна. И все же нахлынувших чувств было уже не остановить. Мысль о том, что он должен добиться Мэй, укоренилась в его сознании.
— Вилли, что ты хочешь от меня? — устало спросила она. — Чтобы я жила с тобой в колледже на солдатские гроши, жарила отбивные, стирала пеленки и беседовала с тобой о книгах? А ведь я зарабатываю двести пятьдесят в неделю.
Он потянулся к ней и поцеловал ее. Ее губы улыбались, когда он их целовал. Он вскочил на ноги, притянул ее к себе и стал осыпать ее лицо поцелуями. И на этот раз она ответила, как когда-то. Она откинула назад голову, а он продолжал обнимать ее, и произнесла низким голосом:
— Удивительно! Все так же, как прежде.
— Тогда — решено…
— Отнюдь нет. Садись, морячок! — Она толкнула его на стул, села сама и прикрыла глаза рукой. — Однако ж! Чепуха какая-то начинается, прямо скажем. Просто диву даешься…
— Ты любишь этого Фезера?
— Если называть любовью то, что было у нас с тобой, то такие вещи не повторяются. И слава Богу.
— Он стар для тебя.
— А ты молод. Во многих отношениях — это еще хуже.
— Ты не можешь целовать одинаково двух мужчин так, как целовала меня сейчас. Ты не любишь его.
— Секс занимает ничтожную часть дня.
— Зато из-за него стоит прожить всю остальную часть.
— У тебя всегда на все готов ответ. Скажи честно, Вилли, зачем тебе надо было снова являться невесть откуда? Все растоптано, разбито, и все кончено. Было прекрасно, но ты все испортил.
— Разве все дело в сексе? Мы с тобой одинаково думаем. Разговариваем, как прежде. Даже эти горькие слова, которые мы говорим друг другу, они живые и стоят того, чтобы их услышать, они волнуют, потому что мы их говорим друг другу…
— Я привыкла к деньгам.
— Я дам тебе эти деньги.
— Деньги твоей матери?
— Нет, я займусь бизнесом, если ты этого хочешь. Я могу начать любое дело, какое подвернется…
— Я думала, ты хочешь преподавать.
— Хочу. И я считаю, что ты глупости говоришь насчет денег. Ты дурочку валяешь.
Лицо Мэй выражало отчаянье и смятение.
— Ты знаешь, что я пережила? Я думала, что наша любовь умерла и не воскреснет. И была этому рада…
— Она не умерла. Она все еще жива в нас…
Мэй внимательно посмотрела на него.
— Хорошо, раз ты такой благородный, я, пожалуй, скажу тебе кое-что. Мне безразлично, поверишь ли ты в это или нет, и не хочу, чтобы это что-либо меняло. Просто чтобы ты знал, что в этой сделке есть двое благородных. Я не спала с Уолтером. А потому тебе не надо спасать бедную, заблудшую душу. — Она саркастически усмехнулась, видя его ошеломленное лицо. — Ну, видишь, трудно поверить. Я говорила тебе, мне это безразлично…
— Господи, Мэй, конечно я верю тебе…
— Не думай, что он не пытался, Бог этому свидетель, и не продолжает настаивать, как он это умеет. Но есть одна загвоздка. Он действительно хочет жениться на мне. И он не какой-нибудь студентик, которому дай только потискать. Но он, кажется, еще не разведен. А у меня предрассудки католички. Не могу ложиться в постель к женатому человеку. Кто бы этому поверил? Вот и нет смысла тебе…
— Мэй, можем мы увидеться сегодня после концерта?
— Нет, Уолтер устраивает небольшой прием.
— Тогда завтра утром?
— Господи, утром!
— Днем!
— Ты все думаешь, что ты еще на флоте. Что делают цивилизованные люди днем?
— Занимаются любовью.
Она вдруг от всей души засмеялась.
— Глупый. Я сказала — цивилизованные люди, а не французы. — Она посмотрела на него с озорством, как прежде, когда они бывали вместе. — Знаешь, ты все такой же прежний Вилли, несмотря ни на что. А поначалу был так грозен…
— Это все твои волосы, Мэй. Они вывели меня из себя. У тебя же были самые красивые в мире волосы…
— Я знаю, что они тебе нравились. Это была идея Уолтера. Здесь он безжалостен. Изучил статистику и все такое. Все любят, чтобы певички были блондинками, и все тут. — Она поднесла руки к волосам. — Неужели это так ужасно? Я похожа на шлюху, что ли?
— Милая, любимая моя, если хочешь, оставайся навсегда блондинкой. Я даже не знаю, на кого ты похожа. Я просто люблю тебя.
— Вилли, как ты чуть не погиб? Что произошло?
Он рассказал историю с камикадзе, следя за выражением ее глаз. Оно было ему знакомо.
— И… и потом ты написал это письмо?
— В ту же ночь.
— И ты наутро не передумал?
— Как видишь, Мэй. Я даже пытался звонить тебе из Пёрл-Харбора…
— Странно, что ты зовешь меня Мэй. Я уже привыкла к Мари.
— Видишь, я получил это за мой выдающийся героизм. — Он вытащил Бронзовую Звезду из кармана и открыл коробочку. Глаза Мэй сверкнули от восхищения.
— Возьми ее себе.
— Мне? Ты с ума сошел!
— Я хочу, чтобы она была у тебя. Это единственное, что мне удастся получить за все, что было…
— Нет, Вилли, нет…
— Пожалуйста…
— Не сейчас. Спрячь ее. Не знаю, может быть, в другой раз… Спасибо, но спрячь ее в карман.
Он положил медаль в карман, и они посмотрели друг на друга.
Немного погодя она сказала:
— Ты не знаешь, о чем я сейчас думаю.
— Я надеюсь на лучшее.
— Мы могли бы поцеловаться еще раз. Уж если ты такой герой.
Она встала, распахнула полы его плаща и, прильнув к нему, прижалась губами к его губам. Уткнув лицо в его плечо, она стала тихо говорить:
— Я прежде всего думала о том, как хорошо было бы иметь от тебя детей… Ничего подобного я не чувствую к Уолтеру — то совсем другое… Вилли, для этого надо иметь железные нервы и… и потом, ты никогда не сможешь забыть Уолтера… да и я не забуду… честно говоря, ты был жесток со мной. Я уже совсем было пришла в себя, пока час назад не явился ты…
— Ты была счастлива?
— Счастлива? Счастье бывает, когда руки-ноги целы, насколько я знаю. — Она заплакала.
— Клянусь, ты не права, Мэй.
Внезапно она отстранилась от него и вытащила зеркальце из кармана пальто.
— Боже, если Уолтер увидит меня в таком виде, что тогда начнется…
Она усердно заработала, наводя красоту.
— Вилли, ты — дьявол какой-то, ты приносишь мне одни беспокойства. Ты мое наваждение. Облачка пудры слетали с пуховки. — Представляю себе, как бы ты хотел, чтобы твои дети были католиками! Дочитав до этого места в твоем письме, я заплакала — такой абсурд… О каких детях может быть речь?.. Посмотри мне в глаза. Выжженная пустыня…
Несколько музыкантов прошли за занавес на сцену. Мэй оглянулась на них через плечо. Улыбка погасла, и ее лицо приняло деловое выражение. Она спрятала пудреницу. Вилли спросил скороговоркой:
— Я увижу тебя завтра?
— Ну конечно, почему бы нет? Закажем ленч на двоих. Но в половине четвертого я должна быть в студии грамзаписи.
— А завтра вечером?
— Вилли, не дави на меня. И перестань строить всякие планы. Этот разговор ни к чему хорошему не привел… У меня голова пошла кругом, но это ничего еще не значит… Послушай, сделай одолжение, сотри помаду… — Она еще раз с беспокойством оглянулась на музыкантов.
Он сделал шаг в ее сторону и сказал тихо:
— Я люблю тебя. Мы будем счастливы. Не богаты, а счастливы. У нас не будет двухсот пятидесяти в неделю, но мы будем счастливы. Счастливы в любви.
— Счастливы, говоришь? Ну, до завтра.
— Я люблю твои глаза, твое лицо, твой голос, твои губы. Я не хочу расставаться с тобой. Пусть это будет завтрак, не ленч, завтрак в семь утра. Я перееду в твой отель, чтобы быть с тобой рядом…
— Нет-нет, никаких завтраков. Не надо сюда переезжать. Не сходи с ума. Война окончилась, времени хватит, и утром, и вечером. Вилли, перестань так смотреть и уходи, Бога ради, мне же еще надо работать… — Она резко повернулась, вся дрожа, и пошла на сцену, зябко кутаясь в пальто.
