— Дорогая, — сказал он.

Мэй с нежностью посмотрела на него.

— Ты думала о нас?

— Конечно, и очень много. — Мэй выпрямилась на сиденьи и, высвободив свою руку, закурила сигарету.

— Ну и что ты скажешь?

Пока она зажигала спичку, закуривала, и, наконец, бросила спичку в пепельницу, в голове девушки одна за другой проносились мысли. Все они свидетельствовали о неуверенности, неудовлетворенности своей жизнью и опасении, что она загнана в угол.

— Что бы ты хотел, чтобы я сказала Вилли?

— Что согласна выйти за меня замуж.

Мэй пожала плечами. Его не очень пылкое и довольно прозаическое ухаживание, а теперь предложение о браке совсем не походили на любовь и брак, какими она себе их смутно представляла. Но здравый смысл подсказывал — не лучше ли взять то, что предлагают. Ведь она хотела быть с Вилли.

— Ты меня знаешь, Вилли, со мной не просто, — сказала она со смущенной улыбкой и покраснела. — Когда, где и как ты все это себе мыслишь?

Вилли вздохнул и крепко сжал ее руку.

— Обо всем этом мы поговорим потом, — сказал он.

Мэй выпрямилась и быстро взглянула на него. В глазах ее появилась привычная настороженность.

— Знаешь, милый, давай сразу выясним одну вещь. Если ты собираешься открыть приют для падших женщин, то мне это не подходит. Я не хочу, чтобы ты женился на мне из жалости или за мой счет решил совершать поступки, достойные настоящего мужчины, и все такое прочее.

— Мэй, я люблю тебя.

— Лучше обдумай все это еще раз.

— Я не собираюсь больше об этом думать, — сказал Вилли, но в его голосе не было уверенности. Он не мог разобраться в своих чувствах, подозревая, что его предложение Мэй продиктовано его представлениями о рыцарской чести. Наивный и неопытный в житейских делах, Вилли Кейт был пленником провинциальной морали. Более того, он не был самым умным парнем на свете. После ночи в Йосемитской долине Мэй несколько упала в его глазах и тем не менее стала еще желанней. Он не знал, что ему делать, и чувствовал себя скверно, потому что рядом была такая девушка, как Мэй, и он боялся ее потерять.

— Ты собираешься поговорить с матерью?

— Да. Лучше, если она будет знать об этом, и как можно раньше.

— Хотелось бы мне услышать, как ты объяснишь ей все это.

— Я расскажу тебе о нашем разговоре сегодня же вечером, — сказал Вилли. — Во всех подробностях.

Наступила долгая пауза, после которой Вилли наконец сказал:

— Теперь такой вопрос — вероисповедание? Ты очень религиозна?

Он с большим трудом заставил себя заговорить об этом. Ему было неловко оттого, что приходится говорить глупыми и напыщенными фразами о том, что, в сущности, не имело никакого значения.

— Боюсь, Вилли, что примерной католичкой я никогда не была и не буду. Так что вопрос сам собой отпадает, — сказала Мэй.

— Ну и прекрасно.

Автобус свернул к придорожному ресторанчику и остановился. Испытывая огромное облегчение, Вилли вскочил.

— Пойдем, выпьем кофе, иначе я просто умру от голода.

На одном из передних сидений пожилая леди распаковывала корзинку с едой. Она с умилением посмотрела на хорошенькую рыжеволосую девушку в пальто из верблюжьей шерсти и юного розовощекого энсина в длинной шинели с золотыми пуговицами, белом шелковом кашне и белой офицерской фуражке.

— Посмотри, — сказала она своему спутнику, пожилому джентльмену, глаза которого были прикованы к корзинке с провизией. — Какая красивая пара.

Марик спал неспокойно и проснулся от звука металлической дрели прямо над своей головой. Он отбросил наваленные горой одеяла, соскочил с койки и вздрогнул от прикосновения босых ног к сырой палубе. При свете электрического фонаря он оделся, натянув на себя засаленную форму.

Он нес самую неприятную из всех морских вахт, к тому же круглосуточную — был дежурным офицером на поставленном в сухой док холодном опустевшем корабле. «Кайн» сейчас был грудой железа. Тепло, свет, энергия — все покинуло его. Из котлов и главных двигателей вынули внутренности. Топливо целиком выкачали, и ровное гудение вентиляторов, это дыхание судна, смолкло. Вместо него раздавались бесконечные скрипы, треск, грохот, дребезжание и сопровождающиеся скрежетом удары. С помощью своего рода пластической операции рабочие верфи вот уже в который раз омолаживали старое израненное судно. Сырой воздух Сан-Франциско медленно просачивался в коридоры, пропитанные резким запахом плесени. В офицерских каютах и матросских кубриках царил настоящий хаос. Всюду были разбросаны книги, журналы, грязное белье.

Офицеры и команда разместились в ближайших казармах. И только дежурный офицер да вахтенный у трапа продолжали поддерживать связь между опустевшей оболочкой корабля и его прежней сущностью. Через пару часов после того, как корабль вошел в док, капитан Квиг укатил к себе домой в Аризону, передав командование Гортону. Адамс, Кармоди, Рэббит и Пейнтер сошли на берег, а команда томилась в казармах, дожидаясь пятого дня пребывания в Штатах, когда можно будет уйти в увольнение. Все пали духом и были в таком похоронном настроении, что даже Марик, который всегда был в дружеских отношениях с матросами, едва мог заставить себя пойти к ним в казармы и провести перекличку.

Он поднялся на палубу в серый утренний туман и стал осторожно пробираться между разбросанными трубами, обходя или перешагивая через шланги, детали от машин, доски, куски брезента и упаковочные ящики. На мостике он нашел дежурного боцмана Фрикадельку. В своей грязной измятой белой форме он спал на свернутом канате. Марик воспринял это совершенно спокойно. Разбудив его, он направил рулевого на пристань за кофе и пончиками.

В восемь утра с синевато-серым лицом на борту появился энсин Хардинг. Сменив старшего лейтенанта, он побрел в кают-компанию и повалился на диван прямо на груду ножей и вилок.

Марик отправился в офицерские казармы и попытался там растолкать Кифера. Однако писатель не поддавался и, промычав: «В час у „Святого Франциска“», — опять заснул. Старший лейтенант переоделся в парадную синюю форму, которая, несмотря на химчистку, все еще остро пахла нафталином, и сел на автобус, идущий в город.

В Сан-Франциско он жил еще мальчишкой, и как только «Кайн» прошел под мостом Золотые Ворота, душу его охватило острое чувство ностальгии. Но, очутившись снова на Маркет-стрит, он не знал куда себя девать. Так, пытаясь убить время в тупом бесцельном шатании, он дотянул до часу дня.

Кифер ждал его в холле ресторана «Св. Франциск». Ссутулившись в кресле, он выглядел бледным и больным. Они прошли в нарядно убранный зал и заказали дорогой обед. Писатель настоял на бутылке шампанского, чтобы отпраздновать временное освобождение от Квига. Большую часть он выпил сам. Марику шампанское показалось похожим на сладкое пиво.

— Что случилось, Стив? — спросил Кифер. — Ты жутко хандришь.

— Я знаю.

— В чем дело?

— Не могу объяснить. Том, у тебя бывают дни, когда ты чувствуешь, что-то нехорошее носится в воздухе, что в этот день с тобой обязательно случится какая-нибудь гадость?

— Конечно, бывали. Так это тебя беспокоит?

— Возможно. Мне уже с утра, как только проснулся, все почему-то показалось безрадостным и мерзким. — Он оглянулся вокруг. — Я чертовски странно чувствую себя здесь. Подумать только, Стив Марик в ресторане отеля «Святой Франциск»! В детстве мне казалось, что здесь обедают только миллионеры.

— Как тебе Фриско после стольких лет?.. Кстати, сколько лет прошло?

— Десять, кажется. Мы переехали в Педро в 1933-м. Паршиво как-то на душе. Чувствую себя здесь, словно привидение.

— Ну, тогда все дело в тебе. Вот что значит возвращаться в места своего детства. Понимаешь, как быстро течет время. Словно холодное дыхание смерти у себя на затылке.

Марик криво усмехнулся.

— Холодное дыхание смерти… Воткни это куда-нибудь в свой роман.

В окно забарабанил дождь.