Квиг ушел с юта и спустился к себе в каюту. На столе у него лежали два рапорта о незаправленной рубахе Урбана. Швырнув фуражку на кровать, сняв китель и ослабив узел галстука, он плюхнулся в плетеное кресло и наскоро прочитал рапорты, перекатывая в кулаке стальные шарики. Потом он нажал кнопку звонка и снял трубку с висящего над столом рычага.

— Поручите рассыльному у трапа найти лейтенанта Кифера и передать ему, чтобы он явился ко мне.

Через несколько минут в дверь постучали. Квиг, который сидел, подперев голову руками, взял со стола рапорт Кифера, открыл его на второй странице и крикнул через плечо:

— Войдите!

В каюту вошел начальник связи Кифер и закрыл за собой дверь:

— Вызывали, сэр? — обратился он к капитану, сидящему к нему спиной.

Квиг утвердительно хмыкнул и зашелестел страницами. Положив локти на переборку и таким образом удобно подперев свое длинное и худое тело, Кифер ждал. На губах его играла снисходительная улыбка. Капитан бросил рапорт на стол и тыльной стороной руки отодвинул его в сторону.

— Никуда не годится!

— Вот как! — воскликнул начальник связи. — Могу я спросить почему, сэр?

Однако в тоне, каким был задан вопрос, прозвучало чуть больше положенной доли аристократической насмешки. Квиг метнул на него быстрый взгляд.

— Извольте стоять смирно, мистер Кифер, когда разговариваете со старшим по чину!

Кифер медленно выпрямился, но тень улыбки, так раздражавшей капитана, все еще блуждала на его губах.

— Прошу прощения, сэр.

— Заберите это, — сказал Квиг, презрительно указывая на рапорт большим пальцем. — Перепишите и представьте до 16.00.

— Есть, сэр. Если позволите, могу я узнать, что именно в нем не так?

— Он ничего не говорит мне о том, чего бы я уже не знал, и не объясняет ничего из того, что должно быть объяснено.

— Виноват, сэр. Боюсь, что я не понял того, что вы сказали.

— Что ж. — Квиг взял со стола рапорт, который Кифер отбарабанил на машинке для Вилли Кейта, и потряс им в воздухе. — В таком случае, Кифер, я бы посоветовал вам обратиться за помощью к вашему помощнику, энсину Кейту. Как ни странно, он мог бы многому научить вас по части написания рапортов. Его рапорт по тому же вопросу составлен отлично.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Кифер. — Я бесконечно счастлив узнать, что у меня в подразделении есть такие таланты.

Квиг улыбнулся, решив, по всей вероятности, что нанес самолюбию Кифера сокрушительный удар. Он еще раз утвердительно кивнул головой и произнес:

— Кстати, Том, я думаю, вам следует взять этот рапорт Кейта и хорошенько его изучить. Постарайтесь понять, почему Вилли написал прекрасный рапорт, тогда как у вас совершеннейшая галиматья.

Вернувшись в свою каюту, Кифер гигантскими обезьяньими прыжками проскакал по ней и несколько раз яростно потер тем и другим рапортом свой зад. Потом упал на койку, уткнулся лицом в подушку, весь сотрясаясь от еле сдерживаемого смеха.

В кабинете, обшитом деревянными панелями и устланном зеленым ковром, у тяжелого адмиральского стола стоял капитан Грейс.

— Было бы лучше, если прежде, чем принять этот рапорт, вы бы дали посмотреть его мне, — ворчал худой, дряхлеющий человечек с пронзительными голубыми глазами.

— Виноват, адмирал.

— Ну ничего. Каково ваше впечатление от этого Квига? Это главное.

Грейс какое-то время легонько барабанил пальцами по столу.

— Боюсь, он с причудами, сэр. Мне кажется, он достаточно старателен и, вероятно, достаточно тверд, но он один из тех, кто считает себя всегда правым, как бы неправ он ни был. У него всегда найдется веский аргумент, чтобы защитить себя. В общем, он умом не блещет. Один из самых посредственных в своем классе. Я навел справки.

— А что с тросом? Что там все-таки произошло? Перерезал он его или нет?

Грейс с сомнением покачал головой.

— Да, странная история. Он страшно обиделся, когда я спросил его об этом, и, кажется, совершенно искренне. И я в какой-то степени вынужден был поверить его слову. Для того чтобы установить, как все было на самом деле, сэр, пришлось бы провести целое расследование, и я не знаю…

— Какого черта! Мы не можем создавать следственных комиссий для проверки всяких слухов и сплетен. Но этот капитан как-то не внушает мне доверия, Грейс. Слишком много сомнительных случайностей за такое короткое время. Как вы думаете, не следует ли мне рекомендовать Управлению личного состава освободить его от этой должности?

— Нет, сэр, — быстро ответил Грейс. — Если быть до конца справедливым, он не сделал ничего такого, что дало бы основание для этого. Все, что произошло до сих пор, можно объяснить тем нервным напряжением, с которым он выполнял свое первое задание.

— Ну что же… А теперь взгляните-ка на это. Главнокомандующий Тихоокеанским флотом хочет, чтобы я срочно послал два эсминца-тральщика в Штаты для капитального ремонта и установки новых радаров, — сказал адмирал. — Как вы смотрите на то, чтобы послать «Кайн»?

— Положительно, сэр. Он находится в составе действующего флота уже двадцать два месяца…

— Ну и отлично. Подготовьте бумагу об отправке «Кайна». Пусть теперь этот Квиг откалывает свои номера где-нибудь в другом месте.

Встать на капитальный ремонт на судоверфи в Штатах — что может быть дороже и лучше такого боевого приказа?!

В течение целого года боевых действий Де Врисс не смог добиться этого для старенького, разваливающегося на части «Кайна». Квигу удалось это уже через четыре недели своего командования самым лучшим буксировщиком мишеней на всем американском флоте.

Депеша о новом боевом задании пришла 4 июля[10], в день, который для каждого члена экипажа «Кайна» был чем-то вроде кануна Нового года, собственного дня рождения или дня собственной свадьбы. Вилли Кейт тоже чувствовал, как весело играет в нем кровь, хотя по здешним меркам он был совсем новичком, еще не успевшим стереть с лица следы губной помады прощальных поцелуев на берегу. Он написал Мэй и матери, недвусмысленно намекнув Мэй, что ее присутствие на пристани в Сан-Франциско, куда придет «Кайн», было бы для него потрясающим сюрпризом (подобный намек в письме к матери был предусмотрительно опущен).

Письмо к Мэй он сочинял, укрывшись, как зверь в норе, в своей каморке на палубе, где в сумраке уединения мог с наслаждением предаться мечтам о будущем. После каждых нескольких строк он надолго задумывался, так что чернила на кончике пера успевали совсем высохнуть, а он все сидел, неподвижно уставившись в лист бумаги, давая волю буйным фантазиям.

Вдруг на страницу упала чья-то тень. Подняв глаза, он увидел стоявшего в дверном проеме Стилуэлла. На старшине были чистые, идеально выглаженные хлопчатобумажные брюки и до блеска начищенные ботинки, в которых бедняга сегодня утром предстал перед палубным судом незадолго до того, как пришла депеша.

— Что-нибудь случилось, Стилуэлл? — спросил Вилли с сочувствием.

Как вахтенный офицер, Вилли сам записал приговор Стилуэллу в судовой журнал: лишить на шесть месяцев увольнения на берег. Он с некоторым изумлением наблюдал за судебной церемонией, происходившей на юте: застывшие в торжественном строе испуганные правонарушители в новеньких, с иголочки, синих рабочих брюках, обвинители офицеры, вытянувшиеся по струнке напротив строя нарушителей, и спокойный, улыбающийся Квиг, принимающий из рук Пузана одну за другой папки с личными делами «преступников». Вся процедура свершения правосудия носила весьма странный характер. Насколько было известно Вилли, все правонарушители заносились в книгу дисциплинарных взысканий по приказу капитана Квига. Однако энсин Хардинг выносил обвинение Стилуэллу, хотя сам лично не видел, как тот читал во время вахты. А поскольку капитан Квиг самолично никогда никого не заносил в список провинившихся, а всегда обращался за этим к любому из оказавшихся поблизости офицеров со словами: «Я хочу, чтобы вы занесли его в список провинившихся», треугольник правосудия постоянно поддерживался в следующем составе: обвинитель, обвиняемый, судья. Согласно этикету судебной процедуры, Квиг каждый раз с интересом и удивлением выслушивал речь обвинителя, излагавшего состав «преступления», которое капитан сам же до этого определил. Понаблюдав немного за этой странной процедурой и кипя от негодования, Вилли пришел к выводу, что все это является грубым нарушением гражданских свобод, конституционных прав, закона о неприкосновенности личности, права государства и личности на частную собственность, иска о пересмотре решения суда и еще чего-то, о чем он имел уже весьма смутное представление, но соблюдение чего, безусловно, означало, что любой американец вправе рассчитывать на суд праведный и честный.