— Спустить флаг!

Старпом подал ему истрепанный вымпел, вернее, то, что осталось от него. Вилли свернул узкую полоску ткани и сунул ее в карман.

— Флаг мне тоже нужен. Заверните его так, чтобы можно было отослать по почте, и принесите в мою каюту, — сказал он.

— Слушаюсь, капитан.

— Отпустите людей.

У двери каюты его ожидал начальник демобилизационной службы. Пока Вилли сдавал ему ключи и архив, писарь в последний раз принес ему на подпись судовой журнал. Вестовые ходили взад и вперед, вынося его чемоданы на причал. Вошел матрос с пакетом, в который был завернут флаг. Вилли надписал на нем адрес родителей Страшилы и велел матросу отправить его почтой. Наконец, все дела были закончены. Он сошел по опустевшему трапу, не отдав честь. Не было ни флагов, ни дежурного по кораблю. Теперь «Кайн» был просто грудой старого железа. Портовый джип довез его до ворот, где его ждала мать в своем новом золотисто-коричневом «кадиллаке». Миссис Кейт каждый день приезжала на нем в Байонну, с тех пор как «Кайн» прибыл в порт. Естественно, это она должна была отвезти его домой, другого и быть не могло. Но Вилли это было не по душе: «Она довела меня до ворот морского училища, а теперь везет обратно домой. Поиграл в моряки — и хватит».

Попытка отыскать какие-либо следы Мэй кончилась полной неудачей. Она как сквозь землю провалилась. Вилли без конца звонил в контору Марти Рубина, но агента не было на месте. Мать ни слова не проронила о Мэй, и это его тоже раздражало: он расценил это как некий намек на то, что она выиграла битву раз и навсегда.

Его предположение было совершенно неверным. Миссис Кейт избегала затрагивать этот предмет из боязни. Она чувствовала себя при нем неловко. С первой же их встречи в феврале он показался ей постаревшим: изменились его глаза, жесты, походка и даже тембр голоса. Из румяного, беспечного малого, каким он был три года назад, он превратился в какого-то неопределенного цвета великовозрастного человека. Ей больше всего хотелось, чтобы он согласился жить с ней в ее большом, пустом доме. Как только он вернется назад, он, может быть, оттает и понемногу станет опять самим собой. Она чрезвычайно боялась сказать что-либо, что дало бы ему повод заявить о своей независимости.

— Грустно, наверное, было покидать свой старый корабль после стольких лет, — сказала она ему, здороваясь.

— Счастливейший момент в моей жизни, — буркнул он, отлично зная, что повторяет слова Де Врисса, произнесенные им два года назад. Он плюхнулся на сиденье рядом с ней, и почти час они ехали молча. Когда они проезжали по мосту Трайборо-бридж, Вилли неожиданно произнес:

— Я попытаюсь установить, где сейчас Мэй. Такое впечатление, что она исчезла. Ты случайно ничего не слыхала о ней?

— Нет, Вилли, ничего не слыхала.

— В июне я написал ей письмо с предложением выйти за меня замуж. Она так и не ответила.

— Вот как? — Миссис Кейт продолжала смотреть на дорогу.

— Это тебя удивляет?

— Не слишком. Последний раз ты ведь видался с ней в феврале.

— Меня это удивило. Я порвал с ней. После этого я пять месяцев ей не писал. И вдруг, в один прекрасный день написал. — Он следил за выражением лица матери. — Ты очень огорчилась?

— Судя по тому, что ты рассказываешь, чему же огорчаться?

— Ты будешь очень огорчена, если я женюсь на ней? Если она согласится выйти за меня, я женюсь. Это точно.

Миссис Кейт бросила на него быстрый взгляд. В это мгновенье она показалась ему робкой, седой, старой женщиной, и Вилли почувствовал прилив острой жалости к ней. Затем она повернула лицо в сторону дороги, и он увидел ее профиль — решительный и волевой, как всегда. Она долго не отвечала на его вопрос.

— Ты стал взрослым. Ты знаешь все, что я могу сказать тебе. Если ты до сих пор продолжаешь добиваться Мэй, значит, она обладает такими качествами, которые у меня не было случая заметить. Надеюсь, она не питает ко мне ненависти.

— Конечно нет, мама.

— Я не хотела быть выключенной из твоей жизни, как бы ты ни поступил. У меня не так-то много сыновей.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Почему ты это сделал именно сейчас? Ты ни разу не поцеловал меня с тех пор, как вернулся.

— Я сейчас как в тумане, мама. Когда я найду Мэй, я, возможно, опять стану нормальным человеком…

— Привези ее домой, дай мне возможность узнать ее. Разве ты был справедлив ко мне? Разве ты не скрывал ее, как какую-нибудь дешевую связь? Я приняла ее по той цене, которую ты ей назначил, Вилли. И в этом суть дела.

«Точный выстрел. Только это часть правды, — подумал Вилли, — потому что чувство собственности, свойственное моей матери, имеет свою бурную историю».

Он почувствовал облегчение, видя, что мать сложила оружие.

— Я привезу ее домой, мама, как только найду.

Он позвонил Рубину в контору, как только внес в дом чемоданы. На этот раз агент взял трубку.

— Вилли! Наконец-то. Я жду уже не первый месяц, когда ты объявишься…

— Где Мэй, Марти?

— Чем ты сейчас занят? Ты где находишься?

— Дома в Манхассете. А что?

— Ты можешь приехать в город? Я хотел бы с тобой потолковать.

— Где Мэй? Она здорова? К чему вся эта таинственность? Она вышла замуж или что-нибудь случилось?

— Нет, она не вышла замуж. Слушай, ты не можешь приехать, что ли? Дело довольно-таки важное…

— Конечно, могу. Буду у тебя через час. Но в чем же дело?

— Давай приезжай. Ко мне в контору. Брилл-билдинг. Жду тебя здесь.

«Контора» Рубина представляла собой письменный стол в тесной комнате, где стояло еще четыре стола, занимаемых другими агентами. Как только Вилли появился в дверях, Рубин встал и снял со спинки своего стула висевшее на нем яркое, клетчатое пальто.

— Привет, лейтенант. Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить.

Пока он вел Вилли по 47-й улице, а затем повернул с ним на Седьмую авеню, он не сказал о Мэй ни слова. Рубин забрасывал его вопросами о нападениях камикадзе, о работе тральщиков, пока, наконец, Вилли не прервал его.

— Послушай, Марти, я хочу знать…

— Знаю я, что ты хочешь знать. Мы пришли.

Они вошли через вертящуюся дверь в нарядный и людный вестибюль популярного у туристов отеля. Вилли он был хорошо известен. Он тотчас же узнал характерный для этого места запах освежителя воздуха — каждый отель в Нью-Йорке имеет свой неповторимый запах. Марти подвел его к большой афише, висящей под стеклом в центре вестибюля, и указал на нее пальцем.

— Вот твоя Мэй. Она останавливается здесь.

На афише были изображены саксофонист и Мэй, стоящие рядом у микрофона.

— Теперь ты все знаешь, — сказал Рубин.

— Что знаю? Почему она переменила имя?

— Говорит, что прежнее не принесло ей счастья. Она начала работать с Фезером недели через две после твоего отъезда, Вилли. Она… она с ним спуталась.

Вилли передернуло от его тона и его слов. Он еще раз поглядел на саксофониста. Очки без оправы, тонкие губы растянуты в бесстрастной сценической улыбке, длинный нос…

— Не слишком-то он…

— Он первоклассная дрянь. Был дважды женат и дважды разведен… Я противлюсь этому, но… она просто злится на меня…

— Господи, у Мэй всегда хватало рассудка, чтобы…

— Он подхватил ее на лету, Вилли. Ты же сбросил ее с порядочной высоты. Он превосходный музыкант, у него много монет, а в женщинах он разбирается, как Эйнштейн. Среди своих он просто Бог. А Мэй, ну как тебе сказать, она все-таки наивное созданье, хотя и строит из себя умудренную жизнью…