— Как же он все это компенсировал?

— В основном двумя путями. Есть паранойяльная форма, однако, это путь бессмысленный и нежелательный. В данном случае карьера морского офицера сыграла свою положительную роль.

— Вы считаете, что выбор военной карьеры капитаном Квигом есть компенсация его расстройства?

— Как и большинство военных карьер.

Гринвальд исподтишка взглянул на Блэкли.

— Поясните эту мысль, доктор.

— Я просто хотел сказать, что это выход, как бы шанс вернуться в материнское лоно и вновь родиться, но уже в ином, синтезированном образе, лишенном недостатков.

Со своего места поднялся прокурор Челли.

— До каких пор будет продолжаться эта не имеющая отношения к делу дискуссия?

— Вы протестуете против вопроса адвоката? — сердито нахмурился Блэкли.

— Я прошу суд установить регламент на эту пустую трату времени, не имеющую отношения к делу.

— Просьба принимается к сведению. Продолжайте перекрестный допрос.

— Доктор, вы заметили какую-нибудь особенность в поведении коммандера, или, скорее, привычку? — продолжил допрос Гринвальд. — Например, вы обратили внимание на его руки?

— Вы имеете в виду металлические шарики, которые он перекатывает пальцами?

— Это происходило в вашем присутствии?

— В первую неделю нет. Но потом, когда он сам мне о них рассказал, я порекомендовал ему не отказываться от этой привычки, если она его успокаивает. Он воспользовался моим советом.

— Расскажите, что это за привычка.

— Капитан Квиг непрерывно перекатывает пальцами два металлических шарика. Руки он меняет.

— Он не говорил вам, почему он это делает?

— У него дрожат руки. Это помогает ему унять дрожь или же скрыть ее.

— Почему у него дрожат руки?

— Это один из симптомов внутреннего напряжения.

— В психоанализе эта привычка о чем-нибудь говорит?

Берд настороженно посмотрел на судей.

— Это специфическая область…

— Пожалуйста, в таком случае объясните нам популярно.

— Без анализа личности можно лишь строить предположения, что это может означать. Подавляемая склонность к онанизму, возможно, оставшаяся с детства привычка играть в катышки из фекалий…

— Фекалий?

— В мире детской символики существует поверие, что фекалии — это смертоносный яд и орудие мести. Таким образом выражается гнев и враждебность к окружающему миру.

Члены суда обменялись полуудивленными, полушокированными взглядами. Челли опять заявил, что это напрасная трата времени, но Блэкли вновь отклонил все его возражения. Прищурившись, председатель суда смотрел на врача, словно на какую-то диковину.

— Доктор, — продолжал Гринвальд, — вы показали, что коммандер Квиг «расстроенная», а не «адаптировавшаяся» личность.

— Да, это так.

— Значит, говоря языком неспециалиста, он болен.

Берд улыбнулся!

— Я помню, что согласился с самым общим и, разумеется, неточным соответствием слов «расстроенный» и «больной». Ну, если так подходить, тогда мы все больны…

— Данное судебное заседание интересует, болен ли коммандер Квиг. Если он болен, то как ваша комиссия могла дать заключение, что он здоров?

— Боюсь, вы увлекаетесь игрой слов. Мы не нашли, что он болен.

— Может ли его нынешнее состояние перейти в болезнь?

— В экстремальной ситуации это возможно.

— А вы не допускаете иной возможности, доктор? — В голосе Гринвальда внезапно зазвучали резкие нотки.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что требования к командиру корабля могут оказаться немного более жесткими, чем вы можете себе их представить. В этих условиях легкое нездоровье может усугубиться настолько, что капитан Квиг сделается нетрудоспособным.

— Это абсурдное предположение, потому что…

— Так ли уж оно абсурдно? Вы работали на кораблях, доктор?

— Нет.

— Плавали?

— Нет, — Берд заметно терял прежнюю уверенность.

— Как давно вы служите на флоте?

— Пять месяцев, нет — шесть…

— Вам приходилось до этого случая встречаться как врачу с командирами кораблей?

— Нет.

— На чем основывается ваше представление о степени трудности работы командира?

— На моих общих знаниях…

— Как вы считаете, доктор, командир корабля должен быть высокоодаренной, исключительной личностью?

— Думаю, что нет…

— Значит, нет?

— Во всяком случае, высокая одаренность не обязательна. Это может быть личность с адекватными реакциями на происходящие события, с достаточно высоким уровнем интеллектуального развития, имеющая необходимую подготовку и, разумеется, опыт. Однако…

— А всего этого достаточно, чтобы стать, скажем, хорошим психиатром?

— Не совсем… это особая область и…

— Иными словами, психиатр должен быть более одаренным и образованным, чем командир корабля? — Гринвальд взглянул на Блэкли.

— Дело в том, что здесь требуются совсем другие качества… Кстати, обидные противопоставления делаете вы, а не я, сэр.

— Доктор, вы признали, что коммандер Квиг болен, и таким образом высказались более определенно, чем доктор Ландин. Теперь вопрос, насколько болен. Вы считаете, что не настолько, чтобы отстранять его от командования. Но поскольку вы, как выяснилось, недостаточно осведомлены о требованиях, предъявляемых к командиру корабля, это дает мне право предположить, что вы ошиблись в своем заключении.

— Я протестую против подобных предположений! — Берд в эту минуту был похож на обиженного ребенка. Голос его дрожал. — Вы намеренно правильный термин подменяете понятием ненаучным, обиходным, полярным…

— Простите, я не понял последнего слова…

— Полярный, значит, резко противоположный верному, оскорбительный для него… Я никогда не употреблял слова «больной». Моя же осведомленность о требованиях, предъявляемых к командиру корабля вполне достаточна, иначе я сам дал бы себе отвод как член комиссии.

— Это было бы разумным решением.

— Свидетель подвергается оскорблениям! — вспылил Челли.

— Я снимаю свое последнее замечание. Вопросов больше нет.

Гринвальд вернулся на свое место.

В течение десяти минут Челли пытался убедить Берда исключить из своих показаний слово «больной». Молодой врач был не на шутку расстроен. С раздраженным упорством догматика он сыпал терминами и отказался менять что-либо в своих показаниях. Челли, наконец, вынужден был отпустить строптивого и разгневанного психиатра. В качестве формальных доказательств он приложил, кроме заключения психиатров, также заключение врача с Улити, несколько медицинских свидетельств о состоянии здоровья Квига и штурманский и вахтенный журналы тральщика «Кайн». На этом прокурор закончил изложение дела.

— Три часа пополудни, — сказал Блэкли. — Готова ли защита изложить дело?

— Мне осталось опросить двух свидетелей, сэр, — ответил Гринвальд. — Первый — это обвиняемый.

— Обвиняемый, вы просите суд предоставить вам слово для показаний?

По кивку Гринвальда Марик встал.

— Да, сэр, прошу.

— Писарь, запротоколируйте законную просьбу обвиняемого… Защита, продолжайте излагать дело.

Марик рассказал о событиях утра 18-го декабря на тральщике «Кайн». Он повторил показания лейтенанта Кейта.

— Угрожала ли судну крайняя опасность, когда вы сместили капитана? — задал вопрос адвокат.

— Да, сэр.

— На основании каких фактов вы пришли к такому заключению? Марик провел языком по пересохшим губам.

— На основании многих, сэр. Мы сильно отклонились от курса. Нас трижды в течение часа разворачивало бортом к волне. Крен был так велик, что его даже не фиксировал креномер. Рубка была залита водой. Из-за перебоев в работе генераторов то и дело гасло электричество, выходили из строя гироскоп и другие приборы. Корабль не слушался руля даже при крайних положениях и действии машин, радары ослепли из-за высокой волны и водяной пыли. Прервалась связь с соединением, тральщик терял остойчивость и управляемость.

— Вы докладывали об этом капитану?