Он затащил меня в какую-то подсобку, заваленную картонными коробками и офисной мебелью в разобранном виде. Если бы я не знала, что Геннадий совершенно не интересуется женщинами, то по его возбужденному лицу непременно заподозрила бы, что у него вызревают самые гнусные и похотливые планы.

Он захлопнул дверь и выдохнул:

— Ну ты что скуксилась? Боишься? Тут такие «бабки» могут отвалиться, а она нюни распускает! Соберись!! Ну ты что, в самом деле? У тебя такое лицо, как будто ты привидение увидела.

И он раскатился смехом, но таким, что я тотчас же поняла: он нервничает ничуть не меньше меня. А то и больше. Все-таки он действительно отдал свою судьбу в мои — неопытные, как он полагал — руки и теперь мог и пожалеть об этом. Поздно.

— А что, Гена, — произнесла я, — тут, в этом месте, водятся привидения, да? Уж не привидения ли Инны Малич… Кати Деевой, Ионеску со Шпеер? Нет?

Это было сказано очень необдуманно. Он уставился на меня и облизнул пересохшие губы. Было видно, что моя реплика ужалила его похлеще любого дротика.

— Ты что это такое говоришь? — отозвался он, стараясь еще быть спокойным. — Ты, Леночка… или ты… или ты никакая не Леночка?

Я поняла, что пора играть в открытую. Будь что будет. Узнал ли босс имена убийц или же нет, сейчас не так важно, если можно спросить самой. И иметь шансы на то, что будет получен ответ.

— Вот что, Геннадий, — тихо произнесла я, отходя к двери и запирая ее на внутренний засов, — прошу заметить, что не я тебя сюда притащила, а ты меня, и не я создала такие, скажем, идеально приближенные к интиму условия. Так что воспользуемся этим интимом и поговорим начистоту. Милый Гена, может, ты знаешь, кто убил девчонок из «Эдельвейса», а?

Гена коротко выругался и вдруг ринулся на меня. С пластикой и реакцией у него всегда все было в порядке, но на этот раз он действовал прямолинейно, как взбесившийся от избыточного количества красного цвета бык — и этим себя выдал окончательно. А излишняя горячность не пошла ему на пользу, как говорится, дважды в одном: во-первых, он обнаружил свое истинное лицо, а во-вторых, пытался убрать меня с дороги так откровенно, что мне не составило труда отразить его выпад, а потом нанести два прямых удара — в голову и в корпус. На ногах Гена не устоял и упал на пол. Лицо его залилось кровью.

Я присела перед ним на корточки и, сняв с себя шлем древнеримской воительницы, положила рядом с собой.

— Вот что, Благовещенский, — хмуро сказала я. — То, что я не Леночка, ты верно заметил. До начала шоу еще двадцать минут, так что мы еще успеем переговорить по душам.

Он поднял искаженное ненавистью лицо:

— Сука… так это ты!..

— Бесспорно, это я, — оставалось согласиться, — только вот, мне кажется, ты меня до сих пор принимаешь не за ту.

— Ты — подсадка из гэбэ, — прохрипел он, — нам уже слили информацию, что «Бункером» занялись вплотную.

Я качнула головой:

— Да нет, ты не прав. ФСБ тут ни при чем. И не станем больше возвращаться к моей персоне. Поговорим лучше о тебе. Ну что, Гена, кто тебе заказал Ованесяна — снова заказал Ованесяна, а? Ведь, кажется, его уже пытались убить, только вместо Артура Даниковича угодили в Гараняна, гастролера из Краснодара, а? А потом странным образом стали погибать девушки. Сначала Катя Деева, потом Иванникова, потом Ионеску, а потом и Инна Малич, а последней, почти на моих глазах, была убита Амалия Шпеер. Случайность, да? Знаешь что, Геночка… в ту ночь, когда была убита Инна Малич, за ней на черном джипе гнались двое молодых людей. Одного из них звали Фокой. Позже его нашли на пустыре с перерезанной глоткой. Он тоже сопротивлялся и ничего не хотел мне говорить.

— Те-бе? — переспросил он, поднимаясь на одно колено. — Так это ты его?.. Все-таки — ты? Значит, про тех, кто тебя затащил в машину, ты все придумала?

— Да. И про семью в Днепропетровске — тоже. Но мы, кажется, уговорились про меня не беседовать. Так вот, в ночь гибели Инны Малич двое молодых людей проводили ее до самых дверей сыскного агентства. Один, здоровый и бритый, был Фока, а второй, поменьше, крашеный блондин… уж не ты ли? Особенно если учесть, что сегодня мы приехали на черном джипе, точь-в-точь таком, на каком преследовали Инну.

Губы Геннадия презрительно перекривились:

— A-а, кажется, я понял, откуда ты! Ты — из этой частной сыскной конторы… около которой я пристрелил эту…

Я не дала ему договорить. Брезгливое, тошнотное чувство всколыхнулось во мне, и я наотмашь врезала ему по щеке. Титановые когти пантеры глубоко пропороли кожу, Благовещенский взвизгнул и отполз к стене. Кровь ручьем текла с его подбородка.

— Все-таки это был ты, — сказала я. — Ну, Гена, облегчи душу, расскажи. Кто заказчик? Кто велел убрать Ованесяна в тот и в этот раз? Ну что молчишь? Ведь даже если ты выйдешь живым из этой комнаты, то все равно ты не жилец. Твой заказчик тебя не отпустит. Кто?..

Гена коснулся изуродованной щеки и выдохнул:

— Храмов!!

— Михаил Сергеевич или другой, младший?

— Младший…

— Младший?!

— Н-не… Я говорю, младший… младший — это тюфяк, чмо… Конечно, старший. Михаил. Он… ему…

— Ну давай, давай! Сделай в своей жизни хоть одно доброе дело. Рассказывай!!!

Геннадию было сложно говорить. Мешала распоротая щека, да и зубы с языком, видно, тоже были повреждены. Но я вцепилась в него мрачным взглядом хищника, поймавшего свою жертву, и он понял, что сопротивляться бессмысленно.

Благовещенский заговорил:

— Старший Храмов всегда хотел… хотел владеть всей компанией — и «Бункером», и «Фаворитом», и «Эдельвейсом», и комплексом «Царь-девица»… и еще есть несколько фирмочек поплоше — и ими тоже. Ему мешал… мешал Ованесян. У Ованесяна и Храмова примерно по тридцать процентов акций… а сорок процентов у генерала Бражнина. Я его… я его никогда не видел, он предпочитает говорить по телефону. Храмов с ним встречается конфиденциально. Так вот, насколько я понял… насколько я понял, этот Бражнин заявил, что готов продать свои акции Храмову и отойти от дел. Но в таком случае, куда девать Ованесяна? Он же — компаньон. В общем, Бражнин толкал Храмова убрать своего компаньона, а не то… а не то Ованесян уберет Храмова сам. И тогда Бражнин продаст свои акции Ованесяну. Какая ему, генералу, разница, кому продавать? Деньги и у Храмова, и у Ованесяна не пахнут. Pecunia non olet… деньги не пахнут… как говорили в Древнем Риме.

— Древним Римом я сыта по горло, — сказала я. — Давай про современность.

— В общем, как я понял… этот Бражнин сталкивал лбами Храмова и Ованесяна. Ждал, кто из них первым уберет компаньона. А потом…

— А потом Бражнин и уцелевшего сожрал бы, — проговорила я, — знаем этих бывших комитетчиков…

Благовещенский качнул головой:

— Да, ты точно не из ФСБ. Но Храмов слышал, что внедрили в структуру их сотрудника… Ему сам Бражнин сообщил, что в гэбэ заинтересовались «Бункером»…

— И неудивительно, — сказала я.

— Да… неудивительно. В первый раз Ованесяна должна была убирать Амалия Шпеер. Я с ней короче всего был знаком… да она и обижена была, что с ней вот так… что Полинку-блядь вместо нее управляющей в «Эдельвейс» назначили. Шпеер согласилась убрать Ованесяна, тем более что она — профессионал, мухе в глаз попадет. В тот день были так называемые мажоритарные поединки… то есть профессионалки дрались с менее обученными. Одна профессионалка против двух дилетанток. Правда, там больше комические бои… настоящей крови не бывает… больше на хи-хи… смешно, как профессионалка накручивает этих двух коров. Там бой идет до тех пор, пока кто-то из вышедших на арену совсем голой не останется… бутафория, знаешь ли, а не бой. Я говорю — комедия…

— А тебе настоящую бойню надо, да?!

— Так вот… в тот день, когда грохнули Гараняна, выступали пять троек… каждая тройка — одна профи плюс два «мяса», это на нашем жаргоне. Профессионалки были: Деева, Иванникова, Ионеску, Малич, Шпеер. Выходили на арену согласно распечатке, то есть по алфавиту.