— У вас… — пролепетал Геннадий.

— Что? — недовольно повернулся к нему господин, снова вытирая со лба пот.

— У вас… ширинка расстегнута.

— А? A-а. Ну спасибо, Геннадий. Бывай.

— До свиданья, Филипп Юрьич, — проговорил Благовещенский, зябко ежась на диванчике для посетителей.

«Филипп Юрьевич? — ударило в голове. — Стоп! Уж не Каморин ли это? Но что делает директор «Фаворита» в ночном клубе «Эдельвейс», да еще днем, да еще принимает интимные оральные услуги от Полины Львовны, которая сама тут не последний человек? Что за… черт?»

Мои размышления были прерваны мягким толчком в бок и голосом Геннадия:

— А… а как ты догадалась, что ему не плохо, а просто… у него… член сосут, в общем?!

Я повернулась и, на мгновение оставив наигранную наивность a la Елена Тарасовна Кривошлык, прелестная днепропетровчанка, грубо проговорила:

— Она чавкала!

— Ну и дела… — выдохнул Геннадий. — Конечно, он крут, но чтобы так… вот этак… ну, карусель!

— А кто это? — тихо спросила я. — Кто это был?

— Тсс! — Благовещенский приложил палец к губам. — Это — Каморин, серьезный человек! Он тут, в клубе, всем заправляет! И всеми делами заправляет, и всем девчонкам заправляет! — пошловато скаламбурил он напоследок, но не могу сказать, что шутка эта была в сильном диссонансе с только что завершившейся сценкой с участием Каморина и Полины Львовны.

В этот момент дверь бокового кабинетика открылась, и вышла Полина Львовна. Она сдержанно улыбнулась и произнесла чуть нараспев:

— Вы — Елена? Геннадий уведомил меня по телефону, что вы нам подходите. Я — управляющая клубом «Эдельвейс» Ангелова Полина Львовна.

Полина Львовна была миниатюрной миловидной женщиной лет около тридцати. Ничто в ее внешности не могло навести на мысль, что она способна сидеть под столом и ублажать начальника, как это делают — такова уж правда жизни! — некоторые рвущиеся сделать карьеру секретарши. Впрочем, было видно, что свой важный пост она занимает не так давно и еще не привыкла к тем привилегиям, которые он предполагает.

— Ну что же, — продолжала она, — я всецело полагаюсь на Геннадия в кадровом вопросе. Он утверждает, что вы полностью отвечаете нашим требованиям и даже сверх того.

— Я не знаю, — снова вживаясь в роль Аленочки Кривошлык, проговорила я, — он, наверное… в общем, он… я — как вы скажете.

Моя сбивчивая речь была озарена приветливой улыбкой Полины Львовны.

— Не робейте, — сказала она. — Все будет хорошо. На сегодня, я думаю, Геннадий вас больше не станет утомлять, а послезавтра с утра приступим к работе. Бумаги будут оформлены. Оставьте у нас свой паспорт и телефон, по которому вас можно найти.

— У меня нет телефона, — промолвила я.

— Не беда. Позвоните сами. Послезавтра утром, запомнили?

— Да.

— Вот и прекрасно. Вы свободны. И ты, Геннадий, тоже свободен.

— Но, Полина, я хотел узнать…

Ее брови чуть дрогнули. Лицо стало суровым.

— Свободен! — повторила она, понизив голос. — Иди, Гена. Завтра поговорим, если будет о чем.

В коридоре Гена Благовещенский разразился взрывом отборного мата. Основные его претензии сводились к тому, что Полина Львовна с неуместной для нее фамилией Ангелова — злобное, глупое, тщеславное, похотливое и продажное существо, что это существо без году неделя пробралось в начальнички, а уже вовсю дает понять своим старым друзьям, что они для нее — низший сорт. Воспользовавшись его подогретым состоянием, я спросила:

— А что, Геннадий, эта Полина — она что, недавно управляющей работает?

— Ну да! Недавно? Недавно! Да она, может, с пару месяцев как работает, а до нее Амалия была, вот та нормальная девчонка!..

— Амалия? — переспросила я.

— Ну да, Амалия! Знаешь что, Лена… хочешь выпить? У меня, честно говоря, нервное расстройство после этих… чавканий под столом! Выпьем? Только не в «Эдельвейсе», у меня на него денег не хватит! Ну — вперед?

— Ты же не любишь женщин.

— Кто сказал? А, правда — я сказал. Ну ладно. Я знаю одну забегаловочку, там недорого и прилично, пойдем, а? Там бармен хороший. Знакомый…

Я согласилась. Геннадий Благовещенский представлялся мне очень неплохим материалом для выдаивания информации. Особенно если учесть, что Каморин Филипп Юрьевич, директор «Фаворита», был обнаружен в кабинете управляющей клубом «Эдельвейс», а предшественницей Ангеловой на упомянутой должности была женщина с редким именем Амалия…

В маленьком подземном кабачке с комичным названием «Толстый Лева» с бюстом соответствующего русского классика на входе Геннадий быстро надрался водкой и пивом. Он сидел на стуле возле стойки и беседовал попеременно то со мной, то с жирным барменом, которого, как несложно догадаться, тоже звали Лева:

— А ещщщ…ио меня упрекают, что я, значит… мужчинами. А как? Да я ж из-за нее… так и получилось, что я из-за нее во всех женщинах и разочаровался… раз-зо…чаррр… эх, раз, еще раз, еще многа-а, многа раз!

— Гена, — говорила я, — тебе, верно, уже хватит.

— Хватит? — возмущенно вскинулся он. — Ты… кто? Ты что это меня… совестить? Ты — совесть нации? Этот… Солценицын… Наговицын… Вицын?

— У меня был знакомый еврей по фамилии Цицын, — вдруг гулким басом сказал бармен. — Он каждый день пил столько же, сколько ты сегодня, Гена. Все думали, что он умрет от алкоголизма, а он взял и уехал в Израиль, а там попал в теракт и был смертельно ранен. И когда умирал, все время повторял: «И стоило ехать? Там бы, в России, я и пил, и жил еще долго-о».

— Во-во, — мрачно подтвердил Геннадий, — никто не знает, где найдет, а где потеряет.

Я оттащила его за угловой столик, говоря:

— Гена, тормознись. Я тебя, например, отсюда не потащу. Ты и наверх-то не поднимешься, если будешь в том же темпе.

— Ты — хитрая! — объявил он, бухаясь за столик. — И че ты пошла в этот гадюшник? «Эдельвейс»… вей… пейс. Зажрут они тебя, — подытожил он.

Я увидела, что он пьян уже достаточно. И решила идти напролом:

— Гена, вот что… ты знал такую девушку — Инну Малич?

— Инку-то? — Он хитро прищурил один глаз и стал нацеливаться лицом в блюдце с салатиком. — Была такая. Только сейчас она уволилась, что ли. Я ее у нас уже дней десять как не видел. Я с ней спал, когда… ык!.. еще натуралом был! — гордо объявил он. — В прошлом… эк!.. году.

— А у нее была подруга Катя Деева?

Он вздрогнул и помрачнел. Мне показалось даже, что его глаза трезво блеснули:

— А ты… почему спрашиваешь? Ты ее… знала?

— Так мы ж землячки. Из Днепропетровска, — заученно отозвалась я.

— А, да. Убили ее. В «Эдельвейсе». Две пули в спину, и ищи-свищи. Кто убил, кто заказал — не нашли. А ведь народу полный клуб был, и — с концами! Да… давай выпьем за ее упокой! И еще… да! У нас ведь сразу проредили ряды — Катю убили, Инна куда-то с концами, Амалия, Маринка и Петра еще, дура… все поувольнялись, кажись. Пять человек. Амалия-то понятно, ей обидно, она раньше управляющей была, а ее потом сняли и в этот блядский шоу-балет ткнули, а через два дня и совсем уволили… а вот что Петра эта, молдаванская харя, рыпается, так я не понимаю. Этой дуре радоваться надо, что она на такой работе, «бабки» навалом гребет… а она — свалила. А ведь ее клиенты любили, у нее этот… бюст… — Он очертил руками два огромных полукружия, отведя кисти чуть ли не на полметра от тела. — Бюст… как у Льва Толстого… там, на входе. А Амалия — да, обидно, я ее понимаю, когда твое место шалава типа Польки занимает… э-эх! — И он неистово ударил кулаком по столу так, что заплясала посуда, а одна из рюмок сорвалась на пол и разбилась.

— Гена, не буянь! — сказала я строго. — Ты лучше… расскажи мне, выговорись.

— Я… я раньше с Полиной… думали, что поженимся, — сказал он. — Я, конечно, сволочь, но не такая же. А она за моей спиной с Камориным спуталась, и он нашел повод, чтобы убрать Амалию с поста управляющей. Уволили ее, в общем. Я, правда, еще и до этого с мужиками баловался, а теперь, когда Полина так вильнула… и вовсе озлился и решил с бабами завязать. Получалось.