— Распечатке! — воскликнула я. — Так вот оно что: их убили в том порядке, в котором они шли в этой проклятой распечатке!

— Да… но только Шпеер в тот день на арену не вышла, сказавшись больной. Ее, конечно, штрафанули, но ведь на арене ее не было!!

— А Гараняна убили… — пробормотала я.

— Да… убили. Убил кто-то из тех, кто был на арене — из профессионалок, конечно, потому что попасть дротиком в глаз — это только им по силам. Шпеер, оказывается, перепоручила заказ. Не знаю уж почему. Даже я не знаю, кто из тех четырех промазал по Ованесяну и убил Гараняна. А Храмов…

— А Храмов вызвал тебя и сказал, что если ты такой болван и не справился, то теперь убирай всех возможных свидетелей. О заказе на Ованесяна знали Амалия Шпеер и кто-то из тех четырех девушек, конкретно та, которая его и убила. Значит, три погибли просто так — ни о чем не подозревая, — проговорила я.

— Я… я не хотел их убивать, — пробормотал Геннадий. — Но эта история не должна была выплыть на поверхность. Они… если бы я не… то Храмов уничтожил бы меня. И мне пришлось убирать их. По алфавиту…

— Понятно, — кивнула я. — «Эдельвейсовские» девчонки сразу сказали мне, что Дееву убил кто-то из своих, потому что чужой просто не сумел бы пронести оружие. Потом ты сбил машиной Иванникову. Потом вколол Петре Ионеску сверхдозу героина.

— Она «торчала»… она сама бы скоро перекинулась… я просто немного помог…

— Помощник! Ну, об Инне Малич, о драке перед нашим офисом и о выбитом зубе Фоки мы знаем. Фока тебя почти успел назвать тогда, в ту ночь, когда умер. А Шпеер ты застрелил через дверь. Все правильно?

— Да… меня заставил Храмов. Он… он — страшный человек. Храмов меня бы…

— Ну, страсти по Храмову — это ты не в тему. А теперь ответь мне, голубь: что это у вас возле эвакуационного тоннеля на четвертом уровне — труп охранника? Непорядок. Видно, тут кто-то кроме меня орудует. Вникаешь, Гена? Еще кто-то. Видать, много у вас образовалось недоброжелателей — с такой-то кадровой политикой.

Геннадию, по всей видимости, становилось дурно. Да и крови он потерял прилично. Он несколько раз пытался подняться с пола, но всякий раз его предательски шатало, и он опускался или на колено, или вовсе падал на пятую точку. В его взгляде было что-то от затравленного волка — то, что заставляло меня радоваться своей силе пантеры. А ведь этот урод убил девчонок, которые мне мало в чем уступали…

— Что ты думаешь делать? — спросил он.

— Я должна дать тебе отчет? Ну хорошо. Я ничего не собираюсь делать. Пусть все пойдет так, как идет.

— И ты… убьешь Ованесяна?

Я рассмеялась.

— Кажется, разум тебе начал окончательно изменять, Гена. Ованесяна? Зачем? Честно говоря, хоть я и не особенно люблю дельцов шоу-бизнеса, но этот армянин хотя бы не приказывал убивать ни в чем не повинных женщин. Как это делал твой Храмов.

— Ты меня изуродовала, — хрипло сказал он.

— Ничего страшного. Ты не девочка на выданье. Вот что, Гена. Наверное, скоро начнется ваше действо, и я должна на него успеть.

— А я?

— А ты пока полежи, отдохни!

И я ударила его обутой в римскую сандалию ногой в плечо, а потом ребром ладони нацеленно ткнула в основание черепа. Благовещенский мешком растянулся на полу. Я оттащила его за ящики и забросала коробками. Вот так. Пусть полежит. Часа два он точно не очухается.

А за два часа многое может произойти…

Особенно… если учесть труп охранника у решетки эвакуационного тоннеля.

Главный зал ночного клуба «Бункер» напомнил собой помещение цирка, быть может, только не с таким высоким куполом и далеко не с таким количеством зрительских мест. Арена в виде овала была сердцем зала и самой нижней его точкой. Арена была довольно велика. В самой протяженной своей части она достигала пятидесяти метров, шириной же — поменьше, что-то около двадцати. Пять секторов VIP-лож, а других тут и не было, лепестками ромашки разбросаны вокруг арены. С любой из этих лож открывался великолепный обзор на арену, а освещение и планировка были такими, что казалось, будто все действо происходит на расстоянии вытянутой руки.

Между секторами располагались охранники, одетые в такие же тоги, что и члены клуба, дабы не нарушать общего стиля. Под просторными складками их тог не было видно пистолетов, да и не могло быть видно, потому что клубный устав запрещал проносить в пределы главного зала огнестрельное оружие.

Исключений не было ни для кого.

При желании арена могла быть легко забрана конструкциями из металлических решеток — если на арену выпускались дикие звери. Порой решетки опускались и при боях людей — так называемых боях без правил, которые особенно ценились в клубе «Бункер» и напоминали бы Женскую лигу реслинга США, если бы не летальные исходы, которыми зачастую могли закончиться поединки.

Не женское это дело.

При обустройстве зала для шоу применялись самые новые технологии. Поверхность арены, выполненная из прозрачного пластика со световодами, при желании могла приобрести любой заданный цвет или же вовсе переливаться и перетекать, подобно морским волнам. Она то вспыхивала ярко, то тускло светилась в абсолютной темноте, высвечивая лишь тела участниц будущего ристалища. Кроме того, за каждой участницей-профессионалкой закреплялось определенное прозвище и соответственно набор световых символов, которые вспыхивали на арене в момент ее выхода. По фамилиям гладиаторши именовались только в распечатках для ставок, да и то они могли быть вымышленными.

Словом, в клуб были вбуханы огромные деньги, но с тем расчетом, чтобы еще большие деньги были заработаны. Неудивительно, что ради владения таким заведением Храмов был готов на многое — на риск, на убийства, на подлог.

Я вернулась в гримерку, когда участницы группового боя «Мирмиллоны — ретиарии» уже вышли на арену. Мы не могли наблюдать за ними напрямую, пришлось ограничиться просмотром на экране двух телевизоров, установленных тут же. На один телевизор шла картинка с одной камеры, на другой — сразу с двух.

— Вон сидит Ованесян, — сказала завистливая Верка, тыча пальцем в телевизор. — Эка он сегодня вырядился! В белом с золотистым, и на голове венок из роз! Такой больше на кладбище сгодится, — добавила она шепотом.

— Эх, Верка, договоришься…

— А кто это рядом с ним? — спросила я.

На меня посмотрели, кажется, с недовольством.

— Это кто-то из его охраны. А в соседней ложе, смотрите, Храмов. Рожа какая-то у него синяя. Небось опять пил. Или это он с горя…

— С какого еще горя?

— Ну не знаю… выпивки не хватило, например.

— Он только сухое пьет. Женька рассказывала…

Камера медленно поворачивалась, скользя по лицам собравшихся. Их было человек сорок. Что и говорить, выглядели они колоритно. Взять хотя бы толстяка с одутловатым лицом, в алой греческой хламиде и с венком из дубовых листьев на голове, он с самым заинтересованным видом говорил по мобильному, а за его спиной стоял этакий Геракл в львиной шкуре, искусственной, наверное, и держал наготове второй телефон. Показали и Храмова, который неспешно пил вино из изысканной по форме амфоры. Всю античность собрали!

И тут я привстала, и рот мой приоткрылся…

Не может быть! Я неотрывно впилась в картинку и, подождав, чтобы камера автоматически вернулась обратно, глянула на человека, который вызвал у меня такую реакцию. Он сидел довольно близко к арене, кутаясь в свое белое одеяние с таким видом, словно это была не римская тога, а промокшая банная простыня.

Я не могла не узнать его даже при довольно рассеянном освещении зала, не беспокоящем глаз собравшихся. Я не могла не узнать его.

Это был он, Родион Потапович. Мой дорогой босс.

Но как он попал сюда… сюда, куда доступ строго по членским картам и по пригласительным, которые выдаются в чрезвычайно ограниченном количестве и по личной подписи распорядителя шоу Каморина Филиппа Юрьевича?

И зачем? Придя сюда, он рискует быть разоблаченным.