Великий обреченный Он чувствовал симфониями света, Он слиться звал в один плавучий храм – Прикосновенья, звуки, фимиам И шествия, где танцы как примета, – Всю солнечность, пожар цветов и лета, Всё лунное гадание по звёздам, И громы тут, и малый лепет там, Дразненья музыкального расцвета. Проснуться в Небо, грезя на Земле, Рассыпав вихри искр в пронзённой мгле, В горенье жертвы был он неослабен. И так он вился в пламенном жерле, Что в Смерть проснулся, с блеском на челе, Безумный эльф, зазыв, звенящий Скрябин. Эльф
Сперва играли лунным светом феи. Мужской диез и женское – бемоль – Изображали поцелуй и боль. Журчали справа малые затеи. Прорвались слева звуки-чародеи. Запела Воля вскликом слитных воль. И светлый Эльф, созвучностей король, Ваял из звуков тонкие камеи. Завихрил лики в токе звуковом. Они светились золотом и сталью, Сменяли радость крайнею печалью. И шли толпы. И был певучим гром. И человеку бог был двойником. Так Скрябина я видел за роялью. Лермонтов 1 Опальный ангел, с небом разлученный, Узывный демон, разлюбивший ад, Ветров и бурь бездомных странный брат, Душой внимавший песне звезд всезвонной, На празднике – как призрак похоронный, В затишье дней – тревожащий набат, Нет, не случайно он среди громад Кавказских – миг узнал смертельно-сонный. Где мог он так красиво умереть, Как не в горах, где небо в час заката – Расплавленное золото и медь, Где ключ, пробившись, должен звонко петь, Но также должен в плаче пасть со ската, Чтоб гневно в узкой пропасти греметь. 2 Внимательны ли мы к великим славам, В которых из миров нездешних свет? Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет За Пушкиным явились величавым. Но раньше их, в сиянии кровавом, В горенье зорь, в сверканье лучших лет, Людьми был загнан пламенный поэт, Не захотевший медлить в мире ржавом. Внимательны ли мы хотя теперь, Когда с тех пор прошло почти столетье, И радость или горе должен петь я? А если мы открыли к свету дверь, Да будет дух наш солнечен и целен, Чтоб не был мертвый вновь и вновь застрелен. 3 Он был один, когда душой алкал, Как пенный конь в разбеге диких гонок. Он был один, когда, полуребенок, Он в Байроне своей тоски искал. В разливе нив и в перстне серых скал, В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок, В мечте цветочных ласковых коронок Он видел мед, который отвергал. Он был один, как смутная комета, Что головней с пожарища летит, Вне правила расчисленных орбит. Нездешнего звала к себе примета Нездешняя. И сжег свое он лето. Однажды ли он в смерти был убит? 4 Мы убиваем гения стократно, Когда, рукой его убивши раз, Вновь затеваем скучный наш рассказ, Что нам мечта чужда и непонятна. Есть в мире розы. Дышат ароматно. Цветут везде. Желают светлых глаз. Но заняты собой мы каждый час – Миг встречи душ уходит безвозвратно. За то, что он, кто был и горд и смел, Блуждая сам над сумрачною бездной, Нам в детстве в душу ангела напел, – Свершим сейчас же сто прекрасных дел: Он нам блеснет улыбкой многозвездной, Не покидая вышний свой предел. Вязь Ты по цветам найдешь дорогу к раю Вячеслав Иванов 1 И ты, кого, по существу, желаю На жизненных путях встречать везде, Кому, звездой, любя, пою звезде, Мне говоришь, что возвращусь я к раю. Но я, прошедший весь свой путь по маю, Я, знающий, как холодно воде, Когда ей воздух шепчет весть о льде, Твоих желанных слов не понимаю. Ты говоришь: ~дорога – по цветам. Но знаешь ли, как страшно изумленье, Когда подземный стебель стынет – Там? В земле промерзлой жутки разветвленья. И все пчела, и все к цветам склонен, В звененье крыл ввожу церковный звон. 2 Я чувствую, как стынет небосклон, В бесчисленных возвратах повторений Все тех же сил, концов, начал, борений, Отверженных и избранных племен. То вверх, то вниз, но вечно жизнь есть сон. Сверженье в бой, чтоб знать всю рьяность рвений, И ведать, после, счастье замирений. И снова гул несчетных веретен. А я? Не совершая ли влюбленье Цветка в цветок, с зари и до зари Пчела лишь собирает янтари? У пчел есть тайны, вне досягновенья. Мой мед – не мне. Мой воск – на алтари. Себе хочу лишь одного: смиренья. |
