Камея Она из тех, к кому идут камеи, Медлительность, старинная эмаль, Окошко в сад, жасмин, луна, печаль, Нить жемчугов вкруг лебединой шеи. Ей даровали царство чародеи, В нем близь всегда причудлива, как даль. И времени разрушить сказку жаль. Тот сад минуют снежные завей. Я подошел к полночному окну. Она сидела молча у постели. Газелий взор любил свою весну. И липы ворожили старину. Роняли полог бархатные ели. Ей было жаль идти одной ко сну. Столепестковая
Безукоризненный в изяществе наряд. Все одноцветное, в рассветно-сером, платье. Зеленоватость в нем всесветна без изъятья. У пояса костер приковывает взгляд. Столепестковая таит душистый яд. Меняет ясность чувств. Внушает мысль объятья, О, если б мог тебя всю, всю в себя вобрать я. Но губы алые безгласно не велят. И пепельных волос волна, упав на плечи, Змеино поднялась к тяжелой голове. Уму не верится, что кос здесь только две. Светясь, вокруг нее поют немые речи. Вся говорит она. И вот не говорит. Лишь в перстне явственно играет хризолит. Стройная Высокая и стройная, с глазами Раскольницы, что выросла в лесах, В зрачках отображен не Божий страх, А истовость, что подобает в храме. Ты хочешь окружить ее словами? Пленяй. Но только, если нет в словах Велений сердца, в них увидит прах. Цветок же вмиг заметит меж листками. И подойдет. Неспешною рукой Сорвет его и любоваться станет. Быть может, тот цветок тебе протянет. Несмущена колдующей тоской, Свет примет и улыбкой не обманет. Но в этом сердце светит свет – другой. Волшебство Из раковин я вынул сто жемчужин, Тринадцать выбрал лучших жемчугов. От дальних, самых южных берегов Был всплеск волны мне в новолунье нужен. Миг надлежащий мной был удосужен, Когда луна меж двух своих рогов Скрепила хлопья белых облаков. Весь мир волшебств тогда со мной был дружен На пресеченьи девяти дорог, В изломе ночи цвет сорвал я малый, Лилейный лик внутри с звездою алой. Сон девушки невинной подстерег, Вплел в ожерелье, к жемчугам сгибая. Полюбят все. Приди ко мне любая. Кобра Я опьяню тебя моею красотою Завладевающей изысканным стихом, В котором яд, и кровь, и страсть, и ночь, и гром, И, взор твой подсмотрев, внимательность удвою. Недостижимое возьму как бы игрою, Захват мой – взгляд души, ее огней излом, И не заметишь ты, как всю тебя узлом Воздушно-ласковым, но держащим, покрою. Ты будешь с близкими, но будет дух вдали. Ты будешь мной полна и скрытно, и певуче, Как полон пламенем туман, скользя по круче. Вот малая ладья сильней, чем корабли. Сосредоточенность расцвесть готова в туче. Гори. Мы два огня. Тебя, меня – зажгли. Колдун Он начал колдовать сине-зеленым, Он изумруд овеял бирюзой. Огонь завил он красною лозой, И пламени запели тихим звоном. Собрав купавы по лесным затонам, Заставил чаши их ронять бензой. И ладан задымил, как пред грозой Восходит мгла змеей по горным склонам. Стал душно-пряным сказочный чертог. В углах стояли идолы немые, Вовнутрь к нему протягивая выи. И цвет, что на скрещеньи всех дорог. Расцвета ждет, пред ним расцвел впервые, И, девой став, у пламени возлег. Четырнадцать Тринадцать выгибов дубового листка, Двенадцать сменных солнц в кругу месяцеслова, Один, и два, и три, всех числ первооснова, Ликующее семь, что смотрит свысока, – Четырекрылая, летящая с цветка, Чтобы душистый мед от сплава воскового Подробно отделив, соединить их снова, Там, в шестикратности немого уголка, – Десятигранная на ветре кристалинка, – Столепестковая, пьянящая людей, – Куда мой стих, тебя ведет моя тропинка? В четырнадцать, где ты, сверкнув, уснешь как змей, Межь тем как, вознеся все красочные числа, Летит, дробясь, огонь, и радуга повисла. Перевязь
Гимнически законченный сонет, Заслуга это или преступленье? В церковное торжественное пенье Не вводим мы дразненье кастаньет. Лишь избранный искусник даст ответ. Но выскажу еще недоуменье. На рыцаре пристойно ль украшенье, И не собой ли каждый свят предмет? Однако в строй пасхальных ликований И пляшущие вводим мы тона. И разве изменяется весна, Когда проснется майский день в тумане? И рыцарь, мысля лишь об острие, Не мчит ли ленту милой на копье? |
