— С мирными часами вас, мой хале... Вчерась драхму обещали, пожаловали бы мне, хале...

Но Доменико с омерзением бросил:

— За что? За то, что дважды пытался прире­зать?

Чичио немножко, самую малость, смутился, даже по­тупился, но быстро оправился, заглянул ему в глаза и откровенно, осуждающе спросил:

— А сами, сами бы как поступили на моем месте, хале?

Вы еще здесь ведь, рядом со мной, так запомните — редчайший был случай! — в Каморе не смотрят друг дру­гу в глаза, нацелятся взором то в брови, то в щеки, скользнут по губам, уставятся в лоб, но в глаза не гля­дят, никогда, ни за что, а столкнувшись случайно, мечут в сторону взгляд — по негласному правилу, кому же охо­та испытывать страх... морозом по телу. К тому ж не­приятно, припомнится собственный взгляд, а мы знаем, знаем прекрасно, что собой представляем, ведь не зря, когда смотримся в зеркало, наводя красоту или бреясь, избегаем старательно глаз своего двойника.

— На, бери, — бросил Доменико, и драхма звонко от­летела от мостовой, а снова упасть ей не дали — Чичио неуловимо подхватил монету и ловко упрятал в потай­ной карман на груди.

— Пусть продлятся для вас мирные часы, друг...

А Скарпиозо все остерегал их, отводивших глаза:

— К самому полковнику идем, хале... Кто увяжется за нами, с полковником будет иметь дело, хале!

Алчным взглядом обжигали затылок, но следом не шли... Стояли, не двигались...

— Рубашка и брюки великоваты, — заметил Доме­нико.

Шли лесом.

— Откормлю тебя, хале, — усмехнулся Скарпиозо. — С твоими-то деньгами не пристало быть тощим, человека по брюху видно, по брюху судят о его достоинстве, а как же! Нагуляешь у меня жир от жареного-пареного.

— Почему рассчитаться не просишь, хале... — Домени­ко прикусил язык, чуть не оглянулся: как вырвалось это «хале»!

— Чего спешить, хале.

Скарпиозо остановился, осмотрелся.

— Ты в городе чужак, и я по доброте своей предложу тебе кое-что, если снизойдешь, понятно, до меня, хале.

— Говори. — У Доменико тряслись поджилки, но с виду был невозмутим.

— Давай побратаемся, трудно в жизни без побрати­ма. — Скарпиозо настороженно озирал окрестности. — Так вот, если не чураешься, станем побратимами, хале! Знаешь, как это делается?

— Нет.

— Не знаешь?

— Нет.

— Основа основ — земля, хале, это-то знаешь! Слы­хал, верно: «Прахом был, прахом будешь», миг один на­ша жизнь, и что в ней ценить, если не честность, а, хале? Что другое унесем с собой на тот свет, с чем предстанем в раю, если не с добрыми делами... Как говорили в ста­рину: «Земля еси, в землю отыдеши». Вот почему бра­таются в земле, в глубокой яме, — земля всему основа... Вон в том дупле у меня кирка с лопатой припрятаны... Копать сумеешь, хале?

— Попробую.

Проглянуло солнце, и в трепетном свете, проникав­шем сквозь листву, засияли мириады пылинок.

— От-лично, мой славный. На, поорудуй киркой, а я отброшу землю лопатой. Ну, за дело!

Доменико кинул плащ и рубашку на землю, но Скар­пиозо торопливо подобрал их, заботливо повесил на сук.

Проследил за ним взглядом Доменико, расслабил свой широкий ремень и с размаху опустил кирку.

— Постой-ка... — неожиданно заволновался Скарпио­зо. — Здесь уже кто-то копал. — И ухмыльнулся: — Тут уже братались, мы выроем себе другую яму, чего пося­гать на чужое!

Отошли шага на три в сторону. Скарпиозо первым ударил киркой и, убедившись, что земля не тронута, ска­зал довольный:

— Давай копай, отменное место.

У Доменико слегка дрожали колени, но руки энергич­но опускали кирку. Могилу рыл себе... А тот, Скарпиозо, озираясь по сторонам, вразумлял, опираясь на лопату:

— Не выжить человеку в нашем городе без побрати­ма... Твой враг станет моим злейшим врагом, а уж друг — родней родного будет, хале... Хватит, вылезай, откину землю.

Усердно трудился Скарпиозо.

Доменико стоял в тени под деревом, не слушая Скар­пиозо; понял, почему тот не убил его дома, почему уве­рял всех, будто идет с ним к полковнику... Прикончит его тут, у глубокой ямы, мигом засыплет землей и вернется в город, говоря сдал полковнику, а когда люди надзи­рателя Наволе прекратят за ним слежку, смоется из го­рода с драхмами. Рискованная была, вероятно, затея... Скарпиозо, утирая пот, присел на землю.

— Что в жизни ценить, как не труд, хале... Стыд и срам бездельнику, дармоеду! Не испачкайся, хале, за одежду дорого плачено.

До смеха ли было, и все же усмехнулся Доменико невольно.

— Давай, давай, веселей, — подстегивал Скарпиозо.— Хочешь, спою тебе, под песню работа спорится... Хо­чешь?

— Да.

— Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, э-э-э-х, горе матери дурного, никудышного сынка — хе-е-е, хе-е, — затянул Скарпиозо. — Для лентяя не жалеем мы хороше­го пинка, о-о, о-о-о-у, хе-е-е... Хорошая песня, верно, парень?

— Да.

— Давай, давай, поживей! Ждут хвала, аплодисменты работягу славного, жрут гиены, не жалеют лодыря поганого-о-о-у, хе-хе, хе-е-е... Вылезай, выброшу землю, бы­стрей пойдет дело... Ты чего задом отходишь, а?

Да, он пятился, боясь повернуться в сторону укрыв­шегося где-то брата Александро, а Скарпиозо почему-то насторожили деревья перед Доменико, и глаза его змея­ми зашныряли по ним. По пояс в яме, он кряхтел, лихо­радочно выкидывая землю. Выбрался из ямы, смахнул со лба пот.

— Помаши еще немного киркой, и... хватит, пожалуй, сударь. — И укоризненно добавил: — Что ты на землю сел, из дорогой материи брюки, неужто не жаль, хале...

Доменико забрался в яму. Скарпиозо сел рядом, уто­мился и еле тянул:

— У-у-у-о, хе-ее-е, э-э, мму-у-у-о, хе-е-е, э-э... Не жа­лей сил, хале, давай. Давай станем побратимами, хале, в последний раз выброшу землю. — Он огляделся. — А может, ты сам выбросишь, ты младший побратим, молодой...

Но Доменико был настороже.

— Нет, лезь ты.

Скарпиозо что-то заподозрил и с неохотой взялся за лопату.

— Между прочим, у меня, к твоему сведению, и в Нижней и в Верхней Каморе кровная родня, хале, и ес­ли дурень какой безмозглый задумает что против ме­ня — ух, ошалеют родичи, на куски разорвут вероломно­го, так-то!

И спрыгнул в яму.

— Трудно выбрасывать землю, трудно — вон как глу­боко выкопали. — И лицемерно посетовал: — Эх, нелегко побратимом стать!

Наконец выкарабкался из ямы и бросил, отду­ваясь:

— Погоди, хале, дух переведу.

Полулежа на боку и стряхивая землю с колен стояв­шего рядом Доменико, Скарпиозо пояснял:

— Братаются, мой славный, так: младший прыгает в яму и подает руку старшему. Тебе сколько лет?

— Двадцать.

— А мне, хале, сорок три, — значит, по правилам, первым прыгать тебе. — Скарпиозо встал. — Никак от на­сморка не избавлюсь, ох! — и потянулся рукой к заднему карману. — В день трех платков мало. Давай прыгай, хале...

И тут затрещал дрозд. Доменико трижды замахнулся, вроде бы кидая нож в дерево. Скарпиозо изменился в ли­це, всмотрелся в ствол — из одного места торчали три узких ножа: один прямо, два — косо, и трепетали от на­пряжения, напоминая наконечник стрелы.

— О-о! — Скарпиозо так и рухнул на колени. — Не убивайте... Зачем вам это — с вашей меткостью... при ва­ших возможностях!.. Не знал я, осел, что кровь носом и у бесподобного удальца может пойти — закон есте­ства... Говорят, полезно это, ни к чему лишняя кровь... Сжальтесь, хале! Не погубите? Мне еще обжениться надо, детей завести... Любите детей, хале? Пожалейте их, хале, что в жизни лучше детей!

Но Доменико жестко потребовал:

— Встань!

— Встану! Вторично на свет родился я, хале... А я еще фальшивые ножи вложил вам в карманы, не­годные, простите, не сердитесь, понимаете же — по не­домыслию хотел... вас...

И Доменико понял — не лгал Скарпиозо. Посмотрел на метко всаженные в ствол ножи, и снова задрожали у него колени, но теперь уж от ярости. С омерзением смерил каморца взглядом.

— Ножи настоящие.