— Удивительно! Удивительно! — Нанду помрачнел, умолк.
Отец поднялся с треноги, склонился над упавшим, прутиком коснулся кровавой полоски. Что-то малюсенькое, тонюсенькое, извившись, впилось в прутик, — видимо, распаленная кровью змейка норовила укусить его... Отец шагнул к камину, повел прутиком, и над головешкой взвилось пламечко и поглотило что-то алое, сверкнувшее. Отец взял лучину, подошел к жавшемуся у стены человеку.
— Взгляни на меня, Нанду.
На угрюмом лице метались тусклые отсветы, человек пытался улыбнуться — не получалась улыбка.
— Радуешься, Нанду?
— Нет, что вы говорите... — смешался он. — Как можно радоваться чужой смерти...
Отец не сводил с него глаз, в глазах была горечь. Человек снова попытался улыбнуться, и снова не получилось.
— Ступай прочь! — Отец повернулся к нему спиной. — И не смей являться в мой дом, ступай, сту...
...Когда дверь притворилась, отец посмотрел в окно, вслед ушедшему.
Задумчиво, с жалостью следил он за уходившим в ночь, а бледные блики очажного огня все так же упрямо терлись о его спину, голову. Время шло...
ЛЕСНАЯ ОПУШКА
Взгляд Доменико вяло скользил по знакомым ломаным узорам тяжелого, к потолку подобравшегося ковра. Во дворе с утра кололи дрова, но резкие, короткие удары с размаху бившего топора лишь изредка проникали в его дремотное сознание. Лень было вставать, и, лежа лицом к стене, он поневоле разглядывал ковер. Хотелось пить. Потянулся к медному кувшинчику у изголовья, поднес к губам и скривился — теплой оказалась вода. Ногой скинул одеяло, поднялся. Босой прошел к окну. Внизу парень его лет рубил дрова. Да, можно было и его окликнуть, конечно, и велеть принести воды, но постеснялся — его лет был парень. Вернулся к постели, лениво потянулся за рубахой, но морил сон, и он одевался, не разлепляя век. Неохота было спускаться во двор, и снова выглянул из окна — к воротам шел Бибо. Обрадовался: не выносил старшего работника.
— Эй, Бибо!
— Чего тебе?
— Дай попить.
— Попить? — протянул Бибо, пытаясь увильнуть, и нашелся: — Эй, слышь, парень, снеси ему наверх свежей воды...
Парень всадил топор в здоровенный чурбак и побежал за кувшином.
Разом опротивело все. Нехотя спустился во двор — ни Бибо, ни парня там уже не было. Подошел к дровам, ухватился за топор, но, крепко всаженный, он не поддался, поднатужился, рванул изо всех сил и отлетел вместе с ним, толкнув кого-то спиной. Обернулся — за спиной нерешительно улыбался ему парень, прикрыв ладонью кувшин. Доменико тоже заулыбался и, перекинув топор в левую руку, правой поднес кувшин ко рту, однако не удержал — большой был кувшин. Приставил топор к ноге, обхватил прохладный глиняный сосуд всеми десятью пальцами и всласть напился, потом снова взялся за топор. Парень остерег:
— Ногу не покалечь.
Доменико задели его слова, но ничего похожего на насмешку в лице парня не заметил. Настроение все равно испортилось, и он равнодушно протянул ему топор.
Вышел за ворота, побрел по дороге, медленно шел, не спеша, раза два груженая арба обогнала. Брел, не думая, куда и зачем, не знал, чем заняться. По сторонам дороги, на полях и виноградниках, трудились крестьяне — пололи, мотыжили, утирали рукой взмокший лоб, на минуту-другую расправляли онемевшую спину и снова брались за мотыгу.
Да, правда — чужак!
А тот, укрывшись в тени на лесной опушке, подложив руку под голову и закрыв глаза, думал свою думу.
Беглец испуганно вскочил было, но, увидев Доменико, успокоился.
— Это ты...
— Да, напугал?
— Нет, от неожиданности просто. Задумался и... Не знаешь, что это, Доменико?
— Лесная груша, дичок.
— Похожа на садовую.
— Да, полно ее в лесу, кислятина, есть нельзя.
— Почему же, на вкус ничего, хорошая.
— Вырастет в лесу хорошая, как же!
— А чего не вырастет, видишь — растет... К слову сказать, Доменико, нет на свете плохого дерева, плохого растения...
— Нет, говоришь? — Доменико подумал и вспомнил : — А вот папоротник, на кой он, какой от него прок?
— Дался тебе этот папоротник, — засмеялся Беглец, — чем он тебе мешает?
Доменико смутился, устремил взор в сторону селения какой-то крестьянин, издали не разобрал кто, бил молотом, звук запоздало докатывался до опушки. Долго следил за ним, потом уставился на небо, сладко зевнул.
— Знаешь, если хорошо понаблюдать... Иной раз такое встретишь, не поверишь даже... Вообще-то... Может, и сам знаешь... кое-где удивительные хищники водятся...
— И у нас они есть — медведи, волки...
— Нет, я не о зверях, о хищных растениях говорю.— Беглец облизнул губы.
— Хищное растение?
— Да... растение, которое питается мухами, комарами и всякой мошкарой.
— Растение? — Доменико попытался улыбнуться.
— Да. — Беглец пришел в возбуждение. — Не веришь? Ты ничего на свете не видал и должен мне верить. — Он пристально всмотрелся в Доменико. — Обиделся?
— Нет!
— Ладно, Доменико, — Беглец опустил руку ему на колено. — Я не собирался тебя обижать, не думай, будто умом кичусь, похваляюсь, разве не видно, мне как раз ума и недостает, но я навидался, натерпелся тоже... Всю жизнь по свету маюсь, гонят, Доменико, враги донимают, никто меня не любит, да что там любить — только б не трогали, не замечали, жил бы себе тихо, понимаешь? Раньше не бывало со мной такого, а теперь все мерещится кто-то лютый, ярый, притаился за валуном, укрылся за деревом, подстерегает в кустах, ухмыляется злобно... С растениями тут связи никакой, понятно, нет... Впрочем, есть связь, как нет, — извелся я от вечного страха, покоя хочется, Доменико, и, если удается найти кров, надежно укрыться, и кусок хлеба есть, и вода, невольно умиротворяется душа, и, глядя на все — на деревья, траву, на всяких букашек, — отхожу сердцем, а когда эти растения обнаружил, хищные, расстроился очень... Много думал... Может, путано говорю, Доменико?..
— Нет, отчего же.
— Потрясло меня, — Беглец махнул рукой. — Никогда бы не подумал, что растение станет хищником.
«Хоть бы прошел кто мимо, скучно как...» — помечтал Доменико.
— И, думаешь, только одно растение хищное? Их столько, и все разные... Слушаешь, Доменико?
— А?
— Слушаешь меня, говорю?
— Да.
— Вообще-то растения питаются воздухом и соками из земли. — Беглец успокоился и заговорил складно: — Корнями тянут из почвы соки, а через листья получают питание из воздуха. Но некоторые растения, если им не хватает пищи, делаются хищными. У одного из них — непентесом называется — на листьях кувшинообразный отросток появляется, Доменико, величиной с палец и даже с руку. Окраска яркая, и нектар выделяет. Залетит в него мошка — и конец ей, кувшинчик прикроется, скатится пойманная мошка по скользкой стенке на дно, в жидкость, и переварит ее растение.
— Правда? — Доменико не проявил особого удивления.
— Правда. И много еще таких растений, не схожи они меж собой — у одних листья выделяют клейкий сок, другие душат насекомое узкими змеистыми листьями, — словом, на разные лады устроены, но у каждого из них есть настоящий, довольно большой цветок, который не вмешивается в дела своих листьев, по крайней мере с виду кажется невинным, красивый цветок.
Беглец умолк, и Доменико облегченно отвернулся от него — неловко было не слушать, а тот очень уж долго рассказывал о цветах...
— А сам говорил — нет плохого дерева и плохого растения, — напомнил немного погодя Доменико и, поскольку Беглец не поднял головы, перевел торжествующий взгляд на селение.
Но Беглец потянул его за ворот, придвинулся вплотную и тихо сказал:
— Одно знай твердо, Доменико: хищное растение взрастает на плохой почве, понимаешь, — на скверной почве. Не растение виновато, что убивает насекомых, а почва, место, где оно растет. Хорошенько запомни это, Доменико.
— А-а, — равнодушно отозвался Доменико. — Пошли-ка домой, а? По-моему, дождь собирается.