Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Каждый был занят своим делом: стучал молоточком по медной посуде Микел, красил вещи Антонио, вязали теплые носки женщины, зайдя посудачить к соседке; тру­дились портные, сапожники, плотники, столяры, труди­лись мастеровые, шили обувь, платье, выделывали бле­стящие застежки и пряжки, вбивали гвозди, ладили стулья, столы, сундуки, украшали шелковыми цвета­ми широкополые шляпки, чеканили медную посуду, ткали ковры, выдували стеклянную посуду, крутили свой круг гончары, и даже именуемый сумасшедшим Александро мастерил забавные игрушки... И все нахо­дило спрос у окрестных крестьян, привозивших в Кра­са-город свои продукты в обмен на искусные поделки го­рожан.

Не утруждали себя работой только сыновья богатых, но таких было немного и среди них — Цилио, Эдмондо, Тулио, Винсенте... Были и нищие бездельники вроде Ку­мео, который кормился в чужих домах, заявляясь непро­шеным гостем на званые обеды, набивал там утробу на неделю, да еще с собой утаскивал излюбленную куриную ножку — «куриный пинок», как он выражался. Грязного, грубого, неотесанного Кумео весь город сторонился. Но и у него водились кое-какие деньжата. Сладкоречивый со­ветодатель краса-горожан Дуилио частенько мирил по­вздоривших супругов, братьев, сестер, родителей и детей, но из спеси никогда не принимал мзды из рук в руки, и признательные горожане отсылали ему вознаграждение с Кумео, за что Дуилио милостиво отсчитывал смердя­щему посреднику два-три гроша. По вечерам явственней доносились из закрытого окна звуки инструмента, у ко­торого душой была птица, и под окном всегда стояло не­сколько привлеченных музыкой краса-горожан; правда, разобрать, кто играл — отец или дочь, — они были не­способны: у беззубого человека была дочь, Анна-Мария, игравшая не хуже отца. И если за голубым окном было тихо, все знали: музыкант мастерит свирели на продажу крестьянам. Не обойтись было ему одной лишь музы­кой, кто мог прожить, не зарабатывая на хлеб насущ­ный, кроме молодых бездельников, но они вообще не играли ни на каких инструментах.

По вечерам на окно Терезы взирал Доменико, не мер­цает ли условленный свет фонаря, и, томясь ожиданием, бесцельно слонялся по Краса-городу; спешили запоз­далые прохожие; темнело, и вот уже Леопольдино, озяб­ший, робко оповещал: «Семь часов вечера, в городе все спокойно...» У дома Терезы крутился Доменико... И фо­нарь, условленный свет... Крутая лестница, а сразу за ней — игры долгой, просторной зимней ночи...

По вечерам Тереза сидела в большой бочке с теплой водой, блестели ее намыленные плечи; промытые, еще влажные волосы были подобраны пестрой косынкой, она лукаво улыбалась вошедшему с холода, смущенному ее видом юноше, и на одной ее щечке появлялась ямочка. «Ну, как дела, Доменико?» — «Хорошо». — «Хорошо, значит...» — смеялась женщина, потирая ладонью шею. «Хорошо, — повторял Доменико, беспомощно улы­баясь.— Перестань, а то...» — «Обидела вас чем?» — огор­ченно изумлялась Тереза, коварная. «Нет». — «А ты вправду любишь меня?» И Доменико быстро покорно кивал — да, в самом деле любил. «Бедный мальчик, со­всем одинок был, — печалилась Тереза, но кто бы ска­зал — всерьез или дурачась, тем более сейчас разве по­нять было сидевшую в бочке с намыленным лицом... — Бедный мальчик... Обедал сегодня?» — «Да». — «Что ел, Доменикоооу?» — растягивала она чудно. «Не все ли рав­но...» — «Ах так, не отвечаешь, да?» — сердилась жен­щина. «Суп и толму»,— «О-о, это хорошо, прекрасно!.. — Насмехалась она, точно насмехалась. — Посолить не забыл?» — «Ну, хватит, Тереза, иди ко мне...» — «Что ты, я же еще в первой бочке...» Три большие бочки стояли одна впритык к другой, во второй она ополаскивалась, а третью называла «ублажающей». «Ты бы плащ пока скинул, о, какой у тебя пояс, настоящий герой... — И, не теряя времени, торопливо терла бока, но в мыльной воде ничего не было видно. — Знаешь что, отвернись, во вто­рую бочку перейду». — «Ну и переходи...» — «Не хочу, чтобы ты видел». — «Почему?» — «Потому. А ты снова спросишь: «Почему?» — и я снова отвечу: «Потому». А ты опять спросишь: «Почему?» — и я... и так без кон­ца. Ну отвернись же, Доменико...» — «Нет». — «Отвернись, ты же послушный мальчик. — И, оглядывая пол, испуганно вскрикивала: — Ой, мышь!» — «Где?» — вздрагивал Доменико. «Вон там, в углу... Что, и ты ис­пугался? А мужчины не боятся мышей, ударь ее сково­родкой, вон она!» И Доменико, схватив сковородку, кидался в темный угол, а женщина, заливаясь смехом, уже плескалась во второй бочке. «Ха, глупенький... Про­вела тебя!» — «Ах так, — сердился Доменико, — вот пока­жу тебе сейчас...» — «Не трогай меня, не трогай, а то за­кричу»,— пугала женщина и, закрыв глаза, так раскрыва­ла рот, что Доменико невольно отступал: «Ну хорошо, хорошо...» — «Во-от так, — торжествующе улыбалась Те­реза. — Ты славный мальчик, — а лицо ее становилось вдруг расстроенным — лукавой была создана. — Знаешь, что сегодня было?..» — «Что?» — «Какой-то тип увязался за мной, когда шла домой». — «И что... что он ска­зал?..» — «Схватил за волосы...» — «За волосы!..» — «Да, и весь день торчал возле дома... А потом крикнул снизу, что сходит поужинает и опять вернется. Негодяй, обра­довал — вернется сюда... Только ушел, как ты появился. Вдруг он каморец, вдруг бы вы столкнулись, — взволно­ванно говорила женщина. — Наверняка опять под окном стоит, не вздумай выглянуть...» — «Почему?» — «Прошу, не надо, камень запустит в тебя!» Уязвленный Доменико шел к окну (не боялся — надежных дружков имел уже в городе) и грозно вглядывался в темноту, а Тереза смеялась: «Смотри, где я, Доменикоуу!» — уже нежилась в третьей бочке. «Провела меня...» — сиял Доменико. «Трудно, что ли, тебя провести?! — ликовала она, и взгляд ее делался нежным. — Потому и люблю тебя...» Кто знал, когда ей верить! «Только поэтому?» — «Нет, нет, ты славный мальчик... Высокий, тонкий... о чем-то тоскующий... всегда растерянный чуть... вроде бы сму­щенный... и удивленный... грустный при этом... что-то ждет тебя... Хороший ты мальчик... — говорила она ис­кренне, взгляд и голос становились печальными, и мгно­венно менялась, улыбалась, щурясь: — Теперь, поскольку у нас нет четвертой бочки, накинь на себя свой дурацкий плащ и уходи». — «Почему?..» У Доменико сжималось сердце — от нее всего можно было ждать. «Что, не хо­чешь уходить?» — «Не... не хочу...» — «Тогда, тогда... сними эту свою и вправду дурацкую синюю одежду и со­грей мне постель», — разрешала она недовольно. «Ты то­же не смотри на меня», — просил обрадованный Домени­ко, не зная, куда деть широкий ремень. «Хочу и буду, что ты его крутишь в руках...» Доменико набрасывал на плечи одеяло и так раздевался. «Оно же прозрачное!» — смеялась Тереза. Доменико дрожал, пока согревался сам и согревал холодную постель, наивный юный скиталец. А Тереза выпрямлялась в бочке, кое-как вытиралась большим полотенцем и, легко шлепая босыми ступнями, неслась к постели, а с мокрых ног ее слетали капли — дождем проносилась женщина, Тереза, забира­лась к нему в тепло, влажная, дрожащая, и лежали, об­нявшись, затаившись. Доменико ощущал, как теплело рядом с ним тело; укрывшись с головой, согревали ды­ханьем друг друга, и, наливаясь теплом, постепенно рас­пускалась, казалось, Тереза...

Зимние игры...

По волосам его гладила нежно Тереза гибкими паль­цами... «Нет у тебя мамы? Бедняга... В три года потерял ее? Не помнишь совсем?» — и внезапно целовала в бровь. Благодарный без меры, Доменико погружался лицом в ее влажные волосы, и каким поразительным был в середине зимы дальний запах скошенной травы... Как он любил ее!

И утоленья источник, повыше ключицы...

А в это самое время тетушка Ариадна шаловливо спрашивала Тулио, пристроившего голову на ее отвеко­вавших коленях:

— Владельцу этого фанта... что делать?

Зимние игры...

А вот кто был избранником сердца Кончетины — не удавалось дознаться. Кого только не называли, всех кра­са-горожан перебрали, даже до сеньора Джулио дотяну­лись, и до сеньора Дуилио, и сына его Сервилио упомя­нули с опаской — он с каморцами якшался, — но тщетно, тщетно. «Неужели не из нашего города?» — пытала Кончетину тетушка Ариадна. «Нет, почему, здешний!» — всхлипывала Кончетина. «Так скажи, детка, назови его». — «А вдруг не захочет меня, с ума сойду... с собой покончу!» И Дуилио кричал: «Воды, подайте воды!..» До того дошло, что Леопольдино предположили, ночного стража. «Нет, нет, спятили?!» — «Может, Джузеп­пе?!» — «Этот буйвол?!» — «Так Дино, что ли?» — «Ах нет — слишком мал ростом!» Всех мужчин по семна­дцать раз назвали и хлопнули наконец себя по лбу, потря­сенные: «Неужто дурачок Уго?!» — «Да нет, что вы... — И решалась: — Кумео люблю, люблю, он такой непосредственный, бесцеремонный».

36
{"b":"243029","o":1}