— Если можно, приобретите мне синий костюм.

— Такой... или самый дорогой?

— Такой же.

— Стоит ли, давай перекрашу этот...

— Нет, мне сейчас нужен... Прямо сейчас...

Он шел рядом с Тулио, по-прежнему одетый в зеле­ное. Надел синий, прошелся по комнате и раздумал идти в новом. Волнуясь, шел он по улицам Краса-города. Ту­лио, беспечно приветствуя знакомых, вел его туда же, к Терезе.

Расставив ноги, женщина крутила над головой голу­бую скатерть.

— Спятила, Тереза?! — воскликнул Тулио.

— Хочу побыстрей просушить... О, и его привел?

— Да. Все еще нравится?

— Нет, прошло.

— Врешь...

— Да, вру. Увидела вот и опять пленилась... Как себя чувствуешь, Доменико?

— Я? Хорошо... Благодарю вас, хорошо...

— Уже научился?

— Чему?

— Так отвечать.

— Да.

— Дурачок мой... Глупенький.

Ласково прозвучало в ушах Доменико, желаннее ла­сковых «милый», «родной».

Она присела на край стула, очертила взглядом его ли­цо, губы, лоб, тонкий нос, глаза ее лукаво взблеснули, и Доменико мучительно покраснел, предчувствуя страш­ное.

— А я тебе нравлюсь?

— Мне?..

— Да, тебе...

— Не знаю... — и потупился.

— Нравлюсь! — заликовала женщина и, гордо вски­нув голову, шалью накинула на себя голубую скатерть. Пригладила бровь и, тая озорной, беззаботный смех за красивыми крупными зубами, заулыбалась. — А вот так больше нравлюсь?

— Да... — Доменико кивнул.

— А вот так... — она распростерла руки. — Вот так? — обернулась скатертью, коротким жестом распустила, раскидала густые тяжелые волосы, выставила грудь, на­целив на него, словно глаза, два острых восхитительных бугорка,— А так?

Не было сил вынести, так бы и вскочил, сбежал, но и это было не по силам. Поднял на Терезу молящий взгляд. Женщина смешалась.

— Хорошо, хорошо, не буду... Прости.

Ее раскосые зеленые глаза померкли на миг и вновь замерцали — украдкой глянули на Доменико.

— Что подать, Тулио?

— Два шипучего.

— Я не буду пить...

— Почему, Доменико?

— Голова болит и...

— Голова болит? — встревожилась женщина. — Очень болит?

— Нет, не очень...

— Дать тебе лекарство?

— Нет.

— Я тебе неприятна?

— Нет, что вы...

— Хватит, Тереза, не своди его с ума...

— Да, хватит, пожалуй, — вздохнула Тереза, — а то примет меня за... скверную женщину... Бокал шипучего, что еще?

— Ничего. Ему — кружку пенистого, может, пройдет голова, спаси его. Слушай, Тереза, не думай, что ревную, простое любопытство — чем он тебя пленил?

— Чем? — женщина покосилась на Доменико. — Тем, что... тем, что... Сейчас вернусь.

И так внезапно охладела, так равнодушно отошла — у Доменико сердце сжалось.

А она обернулась и подмигнула ему обоими глазами разом. Доменико встал, прошептал: «Я ненадолго...»

Куда податься, не знал, но и оставаться там, рядом с этой женщиной, больше не мог. Где-то близко журчала вода, он пошел на плеск и очутился у бассейна с фонта­ном. О, только придурка Уго недоставало ему сейчас...

Мальчик грозился убить кого-то, но, завидев Домени­ко, обронил свой «нож» — деревянную палочку, — испу­ганно втянул голову в плечи, побежал прочь.

Настроение у Доменико испортилось. В глазах маль­чика так противно изогнулись вялые серые рыбки... По­вернул назад и столкнулся с Тулио.

— Пошли с нами, за город собираемся. — И самодо­вольно добавил: — Я расплатился по счету. Отцу Терезы плохо стало, ушла она.

— Кто идет еще?

— Кое-кого ты знаешь, видел на именинах Конче­тины.

— И мне... с вами?

— Конечно! Ты — чужак, и... как говорится, предста­вляешь интерес.

— Правда?.. Не шутишь?

— Ха, шучу! Да сам Дуилио идет ради молоде­жи! — И добавил: — Не думай, что Тереза вертихвостка; и так, и этак подъезжали мы к ней, обхаживали, ни черта не добились.

У Доменико перехватило дыхание.

— Видел шрам на лбу у Цилио? Это она его. Стакан запустила. За что? Подмигнул ей всего-навсего.

— За это? Она такая?

— У-у, не подступишься! Дикая...

— Где-то здесь должен быть родник, господа, — ска­зал Винсенте, воротничок у него был застегнут. — Вас ждет поистине потрясающе вкусная вода.

— Чудесно, чудесно! — залилась смехом Сильвия.— Ничего нет лучше воды!

— Когда испытываешь жажду, — уточнил Дуилио, та­кой, каким был.

Начиналась пора желтолистья. В лесу было солнечно, в воздухе реяли листья, нехотя опускались на землю — кружились желтыми хлопьями; падал желтый снег. На верхушках деревьев гомонили птицы, щебет всплесками растекался в прозрачной синеве, но какая-то пташка грустно призывала другую, и враждебно темнело обо­мшелое дупло.

— Во-от и родник, — указал Винсенте. — Добрая душа стакан оставила рядом...

— Чудесно, чудесно! — воскликнула одна из резвых девиц. — Ужасно хочется пить!

— Сначала пейте вы, после всех выпью — я, — велико­душно предложил Эдмондо.

— Вот он — истинный товарищ! — похвалил его Ту­лио.— Не пойму, что ты нашел в Цилио!

Эдмондо самодовольно опустил глаза долу, а когда отлепил наконец взгляд от желтого листа, обратился к Тулио:

— Если хочешь, будем дружить — ты и я.

— Нет, нет, я недостоин тебя! — заскромничал Тулио. — Ты создан для Цилио.

— Ты мне больше нравишься.

— Как я могу нравиться — от меня вечно шипучим разит.

— Исправлю тебя. Перевоспитаю — я.

— Благодарю! Ладно, отвяжись, — Тулио надоело дурачиться.— Скажи-ка, нравлюсь ему... Чего доброго, флиртовать начнет.

Вкусив родниковой воды, резвые девицы посерьезнели и деловито выложили из нарядных пестрых сумок все­возможную снедь, разложили на скатерти вареное мясо, жареных цыплят, пирожки, сыр, зелень.

Молодые люди и Дуилио дружно налегли на еду; де­вицы, изящно отставив мизинец, деликатно поклевыва­ли; а некий бездельник по имени Кумео, нахально при­ставший к благородной компании, жадно набивал рот всем, до чего дотягивался, чавкал, давился, сглатывая не­прожеванные куски, и Тулио, шутник, отсел от него, по­ясняя с напускным страхом: «Опасно с ним рядом, как бы руку не отъел...» И все засмеялись, загоготал и сам Кумео и, став на колени, выгнулся, потянулся к жарено­му цыпленку.

Дуилио, подняв свою рюмочку с мятной наливкой, вдохновенно предложил тост в честь далекого маршала Бетанкура, «чьи думы и чаяния всегда осеняют жителей нашего покинутого им города». И в этот благоговейный миг Кумео вцепился в ногу одной из девиц, на весь лес взлаяв по-собачьи. Ошалевшей девице прыснули в лицо родниковую воду, приводя в чувство, а Дуилио просиял, явно занятый совсем другим, так как неожиданно изрек: «Не уноси стакан с родника!»

— О, великолепно! — откликнулась Сильвия. — Изы­сканный однострочный стих!

— К тому же благородный по содержанию, — уточни­ла Кончетина.

— Благодарю, Кончетина, благодарю, малышка. — Дуилио был растроган. — Ты глубоко постигла смысл моего стихотворения. Добрая душа оставила у родника стакан на благо другим, и мы, мы тоже благородные, добрые, не будем разбивать стакан, а тем более — при­сваивать, но скажем: «Не уноси стакан с родника!»

— Прекрасно!

— Изумительно!

Затем выпили за не подвластную времени тетушку Ариадну, которая в силу возраста не имела сил отпра­виться на пикник, зато дала Кончетине с собой чудесные наливки. Много было других тостов, мужчины пили вво­лю, кроме Дуилио, строго соблюдавшего меру, потом Кончетина расплакалась ни с того ни с сего. «Что с то­бой, милочка, что случилось?» — всполошилась Сильвия, а Кончетина, прижав к глазам платочек, щебетала: «Ни­чего, ничего...» Тогда Тулио, отведя ее руку от глаз, скорчил забавную рожицу и живо развеселил. «Смотри­те — плачет и смеется, солнышко умывается!» — сострил он. «О, поэтично, весьма поэтично, — похвалил Дуи­лио. — Недаром я уповаю на молодежь». Кумео запихнул в рот увесистый кусок пирога, Антонио пустился было в пляс, но Кончетина попросила: