В Кустанае их распределили сразу же в день приезда, 6-го мая. Его и Васю Гринева, они и в училище жили вместе, направили в «Сталинский» (в мае 56-го он еще так назывался), совхоз километров девяносто севернее Кустаная. При этом им было сказано, что им здорово повезло: совхоз расположен рядом с санаторным местечком Боровское, большое озеро, хвойный бор (это при кустанайском-то безлесье!) и районный центр в двух километрах от центральной усадьбы. Ну, и они с напарником, естественно, не возражали: курорт так курорт! Попрощались с ребятами (их человек сто тридцать, вновь испеченных механиков, приехало, весь выпуск), «поголосовали» на тракте и через два-три часа были в совхозе.

Только тут им уже не повезло. Ни директора, ни главного инженера на месте не оказалось, были на совещании в Кустанае, без первого же начальства ими никто не стал заниматься, и им оставалось ждать. Переночевали в конторе, устроившись на канцелярских столах, а на следующий день к обеду приехал и Главный.

Им кто-то уже говорил, что разговаривать им с Главным будет трудно — такой уж, мол, человек. И вообще: что не было у них тут порядка при нем и не будет и главному инженеру на это тоже наплевать.

Кто его знает, как там на самом деле было со всем остальным, но разговор с главным инженером у них действительно оказался трудным. Лет тридцати, но уже этакий чванливый, уставший, высокомерный, он сразу же заявил им, что никаких должностей механиков для них у него нет и не будет и он может направить их только разнорабочими на камнедробилку. Они, правду сказать, и не настаивали на должностях механиков: нет так нет, но попросили все-таки что-нибудь по специальности. Например, посадить их на трактор — они охотно стали бы работать вдвоем на одном тракторе, или, скажем, поработают на ремонте комбайнов, а в уборочную пойдут помощниками комбайнеров, их же все равно не будет хватать. Но Главный почему-то упорно предлагал им только эту камнедробилку, что как раз грохотала у них на виду, метрах в ста пятидесяти от конторы, и там работали одни только девчата и женщины, с укутанными от пыли лицами. И им было совершенно ясно, что они окажутся круглыми дураками, если уступят ему и согласятся: этот уставший начальничек то ли забавы ради пытал их — можно ли из них веревки вить, то ли ему действительно было на все наплевать, в том числе и на свои собственные кадры механизаторов, и он только теперь и хотел — отделаться от них, этих еще двух новоявленных целинников.

Тем не менее сделать отметку в направлениях, что не может дать им работу по профилю, он отказался. Потом посидел, помолчал и наконец сказал: ладно, пока не теряйте времени — идите в Боровское и сдайте на прописку паспорта, а они, когда приедет директор, что-нибудь придумают. И они встали и пошли было в милицию, сдавать паспорта, да по дороге додумались: все-таки не в Москву приехали, тут-то, в совхозе, прописаться всегда успеют — было бы ради чего, а вот оказаться без паспортов — это уж точно им дураками быть. Пообедали в Боровском, в дешевой, но и грязной столовой, и вернулись назад в совхоз.

Настроение было ерундовое. А кроме того, они и не могли долго болтаться непристроенными: денег у каждого оставалось — на два-три дня прожить. Решили переночевать еще ночь в конторе, надеясь дождаться утром директора и поговорить еще с ним, а пока бродили вокруг центральной усадьбы. Хваленый сосновый бор темнел вдалеке, на другой стороне большого озера, там же располагался и санаторий; а тут кругом была только голая степь, насквозь продуваемая уже надоевшим им ветром. Ночью их обоих жестоко стошнило от тех самых столовских котлет, и они окончательно решили утром же драпать из этого курортного места и вообще постараться больше не соваться в совхозы, раз их тут принимают вот так. Теперь их замысел был — всеми силами выпросить в Кустанае, в областном управлении совхозов, на руки свои удостоверения механиков и податься в Сарбай, на рудник, о котором они уже были наслышаны, что и работы там навалом, и деньги вроде бы платят чуть ли не бешеные — стройка-де только разворачивается! Но утром они все-таки не уехали, честно пождали директора до обеда, и лишь потом, так и не дождавшись его, взяли свои чемоданы, вышли на тракт и на попутной уехали назад в Кустанай.

К концу дня они были в областном управлении совхозов и после долгого разговора почти уже выпросили на руки свои удостоверения. Но буквально в последнюю минуту, когда им только и оставалось получить эти самые «корочки» и расписаться за них, судьба избавила их от только что выпрошенной свободы: в кабинет вошел директор какого-то совхоза — и их тут же предложили ему. Новый директор сказал, что с удовольствием возьмет «этих двух молодых людей» на должности помощников бригадиров тракторно-полеводческих бригад, и крыть им было нечем. Да они, в глубине души, кажется, и сами уже были рады такому исходу — кончалась эта их неопределенность.

Вот такое начало получилось тогда там у них с этим «Сталинским». И это было тем более и неожиданно им и обидно, что они-то ожидали самой радушной встречи их, молодых механиков, на прославленной целине, где как раз механизаторов и недоставало.

Обескуражены и в чем-то отрезвлены они были в «Сталинском» и не только отношением к ним Главного. Не раз подходили к ним болтавшиеся возле конторы совхозные прощелыги и с насмешкой, а то и с издевкой справлялись у них «насчет романтики», а после, как повидавшие виды «старожилы», покровительственно советовали: «Дуйте-ка вы, ребята, назад отсюда, пока паспорта в кармане...» И они про себя все еще никак не хотели верить такой вот реальности и недоумевали: что общего у них с теми самыми песенными целинниками, о которых у себя дома в училище, в далеком отсюда районном городке Курской области, так много и говорили и пели они?..

И когда потом в областном управлении совхозов кто-то бросил им, что они испугались, мол, трудностей, он (как более говорливый из них двоих) разгоряченно доказывал тогда, что — нет, уехали они вовсе не от трудностей, а потому, что в «Сталинском» этом они просто не нужны и что там вообще, похоже, никто никому не нужен... Что-что, а горячиться сверх нужного он и всегда умел...

Да ведь и то сказать: как же было ему тогда не горячиться, как им было всем не горячиться, если и тут тоже, в самом областном управлении совхозов, задевались их самые возвышенные, самые святые и светлые чувства.

Хотя о целине и говорила вся страна уже второй год, они, молодые выпускники техучилища, ехали сюда с чувством чуть ли не первооткрывателей, почти тех самых песенных новоселов, — и никакие там трудности не волновали и не заботили их. Наоборот: именно в трудностях и ожидали они получить все то возвышенное, содержательное и чистое, с чем — и только с этим — и связывались у них представления о героической целине. И уж, конечно, ничего такого вот — чванливого, казенного, или вовсе безответственного и бюрократического тут не могло и быть.

А трудности... Они, эти ребята, они и не знали никакой легкой жизни. Война, голод, с детства работа наравне со взрослыми (у них в училище собрались, в основном, ребята из сел) — каких же еще трудностей должны были бояться они?! Да и были они, в общем-то, хорошо воспитаны таким детством и не более сытой и одетой юностью: ничем не пресыщенные, ничего задаром не получавшие, они ожидали от жизни ее радостей не за так, не за красивые глазки — они готовы были сами зарабатывать их. Голодными оборванцами-первоклассниками военных лет заучивали они и с безотчетным детским пафосом звонко декламировали стихи о своем счастливом детстве; в книгах и кино жизнь всегда была более устроенной и справедливой, чем та, какую в реальности знали они, — и должна же была, должна была рано или поздно наступить пора вознаграждения жизнью за их доверчивую веру в нее, в ее справедливость к ним. Чего они еще не имели (а по праву детства должны были иметь), то было уже потеряно; но они были молоды, самостоятельная жизнь только начиналась — и им верилось и ожидалось, что все лучшее — там, впереди, во всей их жизни, начиная с самого недалекого будущего. Осознанно или неосознанно, но они, — так воспитаны! — они ожидали от жизни высшей справедливости абсолютно ко всем, кто по разным причинам был пока обижен или обойден ею, а следовательно, и к каждому из них самих; и они были готовы — о, как хотелось им этого! — в меру своего понимания и своих способностей утверждать эту справедливость. Об этом не всеми и не много, наверное, думалось, еще меньше о том говорилось, но это было, он знает, было почти в каждом из них, было самой их сутью — сутью всего поколения.