— Вы, может быть, и не очень похожи, — вмешалась Черненькая, — но ваш приятель... Жаргон, нахальство, татуировка.
— А где он сейчас?
— К вам же вчера пошел, — сказала Медузочка. — Вы, наверное, главарь?
Она вновь повернулась к нему, и Петельников с удовольствием посмотрел ей в глаза.
— Нет, я не уголовник, — серьезно ответил инспектор.
— Но и не отдыхающий, — серьезно возразила Медузочка.
— Как-нибудь все расскажу, — пообещал он и глянул на часы: его ждала Ава, если, конечно, ждала.
Как-нибудь им расскажет. Не для того, чтобы обелить себя. Кто он? Случайный знакомый. Нет, расскажет для того, чтобы в их сознании не накапливался тот горький опыт, который в отличие от опыта хорошего почему-то зовется «жизненным».
Как-нибудь он им расскажет — Петельников думал, что у него еще будет время для этого «как-нибудь».
На беседку у строителя пошло ровно четыре легких столбика и несколько реек. Но крыша и три стены были из живой зелени, поэтому она походила на лохматую пещеру. Это, пожалуй, была и не беседка, а кусок пространства в винограднике, скрытый от глаз плотвой листвой. Дождь не страшен. Прямо на земле стоят узкий деревянный топчан. Вместо стула темнел чурбачок. Просто и удобно. И романтично — вот только сарайчик, который, видимо, начали перестраивать, портил вид.
Новая хозяйка принесла постельное белье и бросила на доски.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Августа.
И ушла, не поинтересовавшись, нужно ли ему что, удобно ли... Даже не улыбнулась. Может быть, потому, что они вступили в официальные отношения — теперь он уже не уличный прохожий, а жилец. Но она вернулась и грубовато спросила:
— А паспорт есть?
— Боитесь, что приютили шпиона? — пошутил он и протянул документ.
Она взяла паспорт, посмотрела фамилию, вернула и все-таки улыбнулась. Инспектор счел это сигналом к беседе, но Августа уже исчезла в винограднике. Почему она вздумала проверять паспорт? Тут к отдыхающим привыкли и документы брали только на прописку. Где ее отец? Почему она так нелюбезна? И почему у нее грустная улыбка? Впрочем, для этого он тут и поселился — ответить на вопросы.
Он поселился для этого. Но она-то зачем пустила дачника в эту нежилую беседку? И уговаривать долго не пришлось. Даже не спросила, на какой срок. Или это опять ловушка? Но для этого он тут и поселился.
На новом месте всегда неуютно. Инспектор сидел на дубовой чурке. Перед ним на земле стоял дорожный портфель, который было даже не разобрать — некуда. Жужжала какая-то муха. Над головой игрушечными щупальцами повисли виноградные усики, нацелившись ему в макушку. В общем-то, сидел он на улице, в зарослях.
Южный вечер стремительно опускался на поселок. В беседке уже потемнело. Делать в новом жилище было совершенно нечего. Ни света, ни стола. Пугать тишину приемником не хотелось, да и поселился он, чтобы слушать отнюдь не транзистор. Инспектор встал с жесткого сиденья и пошел на улицу.
Августа опять стояла у изгороди, словно кого-то ждала. Он тоже остановился, чуть было не пригнувшись, как классический детектив, к ботинкам, дабы завязать шнурок. И посмотрел туда, куда смотрела она — в небо.
Солнце опустилось за самую могучую вершину, и оттуда веером расходились морковного цвета раскаленные лучи. Горы сразу посинели. Лощины сделались черными и узкими. Запахло табачным полем.
— Красиво, — сказал инспектор.
Она молчала. Ее белые волосы порозовели — к ним прорвался отставший от уходящего солнца луч.
— Воздух у вас сухой и теплый.
— Вот и дышите.
Откровенности он не ждал, надеясь лишь на вежливую беседу. Ему же грубили. Он мог обидеться, будучи на свидании, где-нибудь в магазине, в приятельской беседе... Но на службе инспектор был неуязвим...
— Виноградник у вас густой...
— Отдыхайте-отдыхайте, — перебила Августа и пошла в дом.
А может, она хотела отвязаться; надоели им тут отдыхающие своими пустопорожними разговорами, бездельем и гамом. Но Петельников уйти не мог, потому что она была дочерью того человека, из-за которого ему не повезло с отдыхом. Не поэтому... Потому что по своей воле он ни разу не ушел от нераскрытого преступления.
Инспектор решил пройтись по синеющим улицам — уж очень не хотелось сидеть в винограднике.
Темнело стремительно. Отдыхающие сменили шорты на брюки и юбки и вышли гулять к пирсу. Громкоговоритель звал прокатиться в открытое море. Иногда поселок оглашали дикие крики или взрывы смеха — под открытым небом показывали кино. С моря, с того моря, в котором он толком и не покупался, несло удивительно прохладным ветерком с легким запахом свежих огурцов. Может быть, это дышали водоросли. В его городе такой запах шел весной, с лотков, когда продавали свежую корюшку.
Побродив, он вернулся в беседку и прилег на свое узкое ложе.
Не спалось, да ведь недавно и встал. И нечем заняться. Ни почитать, ни послушать последние известия. Чувство заброшенности и оторванности от мира вдруг захлестнуло его, — это на юге-то, где на пляже яблоку негде упасть. Он лежал на топчане в этих кустах и смотрел в овальную дыру, которую оставили листья в живом потолке. В ней светлело ночное небо — значит, вышла луна. Значит, пришла ночь. Он лежал и слушал спящий поселок...
Какими-то волнами отлаяли собаки, начав на одном конце улицы и кончив на другом. Где-то у забора фыркнула кошка. Жара растворилась в ночи. Виноградник стоял густой, темный — луна не серебрила его. Казалось, прохлада идет от этих черных и сонных листьев. Все уснуло. Видимо, во всем поселке не спал только он — смотрел на кусочек неба.
Инспектор решил обозреть дом, куда завтра собирался проникнуть. Повернувшись на своем несгибаемом топчане, он раздвинул листья, глянул в залитый луной сад и сжался...
У беседки, как привидение, стояла белая Августа с поднятым ружьем.
Секунду или две, или три его тело не могло шевельнуться. Не три секунды — вечность, казалось, цепенело оно, парализованное белым видением. Затем он с силой оттолкнулся и упал под топчан — его толстые доски могли спасти от пули...
Но выстрела не прозвучало. Выждав, он отвел в сторону листик и посмотрел в сад одним глазом — там никого не было. Словно все показалось. Тишина.
Он вылез из-под топчана, унял дрожь в ногах, сел на чурку и начал ждать рассвета.
Получалось, что Августа тоже в шайке. И он снова в ловушке. И жив ли ее отец? Жив ли тот старичок, который писал «заточенный» и «Христа ради»? Инспектор представлял его маленьким и чудаковатым.
День возвращался нехотя. Сначала потускнела луна и откатилась куда-то в сторону. Потом стало, прохладно — он даже набросил на плечи одеяло. Затем бешено зачирикали воробьи. По улице пробежал человек — занимать место на пляже. И сразу ударило в глаза утро: розово засветились вершины гор, дунул с моря ветерок, шумно задышали белесыми листьями пирамидальные тополя, зафыркали машины и заскрипели двери. В доме Августы тоже стукнуло.
Петельников встал и пошел к шлангу. Горная вода окатила грудь и спину, сняв ночную бессонную вялость. Одевшись, он решительно подошел к двери. Медлить больше нельзя. Нужно отобрать ружье и эту Августу доставить в милицию. Если ночью ей что-то помешало расправиться с ним, то может не помешать в любую другую минуту. Скорее всего она в доме одна — иначе бы к беседке ходил мужчина. И не с ружьем бы, а с финкой или ломиком. Видимо, не ожидали, что он будет ночевать в их логове, и не приготовились.
Все-таки инспектор решил заглянуть в окно, чтобы не нарваться на засаду...
В кухне сидела Августа и плакала...
Он постучал по стеклу и вошел. Она подняла голову, вытерла глаза и вопросительно глянула на него. Не смутилась, хотя сидела в слезах, да и ночью покушалась на человека. Видимо, сильно страдала.
— Какая-нибудь неприятность? — спросил он.
— Что вам надо?
— Может, нужна помощь?
— Ах, отстаньте!