После описания позы трупа, одежды и всех примет тела судебно-медицинский эксперт сказал главное: убита одним ударом тупого орудия по голове. Рябинин, до сих пор избегавший смотреть в ее лицо, теперь глянул — оно было чистым и спокойным, словно женщина ничего не знала об этом ударе. Да она, видимо, и не знала — мгновенная смерть.

— Там еще есть работенка, — Петельников кивнул на дверь.

Рябинин прошел в спальню родителей и стал на пороге, удивленный погромом. Одежда в шкафу сорвана с плечиков, белье из комодных ящиков выброшено, кровать разворочена... Тут искали дико и спешно. Рябинин скинул ботинки, опустился на колени и вполз в комнату, увлекая за собой эксперта и Петельникова.

— Дети хорошие, ссор в доме не было, лучшая семья в поселке...

Рябинин слушал эти слова без радости — отпала не родившись первая, самая близкая версия о ссоре в семье. Выходило, что убийца пришлый. Будь семья распущенной, искать преступника было бы легче — в ее связях.

— Пьяницы, поселковые урки, освобожденные?.. — спросил Рябинин.

— Пока никаких намеков, — вздохнул Петельников.

Они перебрали все белье — простыню к простыне, наволочку к наволочке. Никаких следов. Рябинин не сомневался, что эксперт чужих отпечатков пальцев не найдет. Что же искал преступник? В детективах искали документы, завещания, иконы, бабушкины бриллианты... В его практике почти всегда искали деньги, как бы памятуя об их всеобщей эквивалентности.

Рябинин обул ботинки и подошел к окну. Запоры и стекла не повреждены. На подоконнике зябли цветы — герань, кактусы и еще какие-то с узкими листьями, отороченными фиолетовой опушкой. Странные цветы... Горшки просторные, земля черная, влаги много, а они еле стоят, будто суховей прошел.

— С чего начнем? — спросил Петельников.

— Поезжай и допроси старшего сына, а я допрошу младшего...

Рябинин обошел дом. Высокие потолки, большие окна, современная мебель... Почти городская квартира. Лишь воздух выдавал ее загородное расположение — от двух печей шло ласковое тепло с чуть приметным запахом кирпича и березовых дров...

В просто обставленной комнатке сидел парнишка со вставшими, словно от ужаса, волосами. Следователь быстро захлопнул дверь — не мог с ним говорить, когда мать лежит на кухне. И он бродил по дому, перекидывался словами с участковым инспектором, беседовал с понятыми — пока санитарный транспорт не забрал труп. Тогда вошел в комнатку настороженно, как к тяжело больному.

— Гена Слежевский?

Вместо ответа парнишка пригладил волосы, которые после тяжести ладони встали с новым ужасом. Рябинин сел напротив и легонько коснулся его плеча. Гена кивнул, не поднимая головы: мол, готов, спрашивайте.

— Я все понимаю, — тихо начал Рябинин. — Но сейчас дорого время. Соберись с силами...

Гена опять кивнул, чуть тверже, но головы так и не поднял.

Авторы загадочных детективов... Не они ли решили, что нет ничего труднее, чем поймать преступника, нет ничего труднее, чем расследовать уголовное преступление? Видимо, они, авторы, не сидели лицо в лицо с детьми и родителями, мужьями и женами убитых. Рябинин охотнее согласился бы преследовать вооруженного бандита, чем вот так, лицо в лицо.

— Гена, расскажи про этот день...

— Что? — обронил он на пол.

— Как прошел, чем занимался...

— Обычно. Утром пошли с папой на электричку семь сорок.

— Вместе?

— Мы всегда ходим вместе. И в электричке ехали вместе.

— А мама?

— Осталась. Она уходит позже.

— А старший брат?

— Колька ночует эту неделю в городе у приятеля. Он еще не знает...

— Кто ее обнаружил?

— Я.

Он впервые глянул на следователя красными, уже высохшими, уже воспаленными глазами. Может быть, оттого, что парнишка сидел в углу, что его глаза имели неестественный цвет, что волосы стояли вздыбленной шерстью, он показался зверьком, загнанным в безвыходную нору. Ненужная здесь жалость толкнулась в рябининскую грудь. Какого черта — он на работе, он на месте преступления! И не он своими вопросами загоняет мальчишку в угол, — жизнь загнала, жизнь. Да нет, не жизнь... Преступник. А преступник, слава богу, еще не наша жизнь.

— Гена, и что ты увидел?

— Замок наброшен, но не закрыт. Бывает, мама уходит к соседке. Прошел на кухню. Стал руки мыть... Подумал, что мешок картошки лежит на полу... Оказалось...

— Во сколько ты пришел? — торопливо перебил Рябинин.

— Около семи.

— А отец?

— Он приходит позже, примерно в восемь.

Ушел около восьми утра и пришел около семи вечера. А смерть, по словам эксперта, наступила часов в десять утра.

— Гена, у вас в семье... ссор не было? — спросил Рябинин на всякий случай.

— С кем?

— Между родителями, между Николаем и мамой...

— Нет.

— Гена, а враги у мамы были?

— Я не знаю.

— Она никогда не рассказывала?

— Не слыхал.

— В последние дни ничего не заметил?

— Что?

— Не была ли мама расстроена, не получала ли писем, не приходил ли кто...

— Нет.

— А что пропало?

— У меня ничего не пропало.

Рябинин начал писать протокол...

Любая смерть загадочна. Ему всегда казалось, что каждый умерший унес с собой какую-то тайну, выведанную им у жизни, — уж во всяком случае унес тайну смерти, которую испытал. Поэтому предки всегда представлялись Рябинину умнее современников. Любая смерть загадочна... Но погибший уносил две тайны — тайну свою и тайну убийцы.

— Гена, ты кого-нибудь подозреваешь?

— Кого мне подозревать...

— Приятелей непутевых у тебя или у Николая нет?

— Конечно, нет.

Рябинин встал и глянул на часы — утро, серое и предзимнее. Дом затих. Ушли теперь ненужные понятые, уехали теперь ненужные эксперты, разбежались по заданиям инспектора уголовного розыска...

— А почему ты не идешь к отцу?

— Он хочет побыть один.

Следователь положил ему руку на плечо и легонько пожал. Без слов, вместо слов, которых он не мог придумать для этого вступающего в жизнь юноши, — в ту жизнь, за которую отвечали взрослые, в том числе и он, Рябинин.

На улице профырчала подошедшая машина. Рябинин вышел на крыльцо, столкнувшись с Петельниковым:

— Что?

— Допросил старшего сына. Отношения в семье были прекрасные, никого не подозревает, у самого полнейшее алиби.

— Где он?

— В машине.

— А кто ему сказал про убийство?

— Я.

От ноябрьского утренника Рябинин передернул плечами.

— Кому-то надо, — обиделся инспектор и пошел в дом.

Рябинин огляделся...

Холодный воздух, приправленный печным дымком, помог ему сделать бездонный вдох. Непривычная тишина стекала с побелевшего неба. Яблони стояли без листьев коряво, стараясь пригнуть темные ветки к окостеневшей земле. Изморозь, легшая на колодец ночью, так и не сошла с моренных дождями досок, отчего они посветлели, как бетонные кольца под ними.

В глубине узловатых яблонь желтела потешная избушка, сложенная то ли из тонюсеньких сосновых бревнышек, то ли из толстых жердей. Кургузая труба лила на крышу белесый дымок; казалось, что дранка сохнет и курится от невидимого жара.

Рябинин пошел к ней по дорожке, обсаженной какой-то высокой травой, теперь стоявшей воткнутыми пучками соломы...

За дверью обдало теплом и запахом, который вошел в него глубоко и тревожно. Он огляделся, слегка растерявшись в этом запахе. Плита, сложенная из свежего кирпича... На ней кастрюля, чайник и чугунок, темный, словно его только что выкопали из древнеземельной толщи. Просторный стол, сколоченный из гладких плашек. Лавка, длинная и широкая, хоть спи на ней. Некрашеный пол, желтый, как сливочное масло. Сосновые стены, увешанные пучками зверобоя, мяты и полыни...

За столом сидел мужчина, опершись на локти. Казалось, что обвисшая фигура продавливает платковую столешницу. Он поднял голову, но его взгляд лишь коснулся вошедшего.