В углу цыганскими песнями тихо страдал магнитофон. Сигаретный дым, перемешавшись с дерганым светом угловых свечей, казался грязноватым и удушливым. Гости переговаривались лениво, ели много икры и пили уже без тостов.

Дарья сидела по-турецки у двери в каком-то зеленом растрепанном одеянии, походившем на халатокомбинезон. Инспектор хотел видеть ее глаза, но тень надежно закрывала лицо хозяйки.

— Она не права, — сказала его кисейная соседка, кивнув на Дарью.

— То есть? — не понял Петельников.

— Одеваются в сиреневое или розовое.

— Почему?

— Диско-тона.

— И сапоги-дутики, а сбоку лейбла, — нашелся он.

— Ты сечешь. Выпьем тюк-в-тюк.

Они чокнулись глиняными чашками, как кирпичами столкнулись. Но тюк-в-тюк. Инспектор отпил коньяк и впервые усомнился в пользе своего возлежания на полу. Ничего он тут не услышит и не узнает. И его рука потянулась за очередным из бутербродов с красной рыбой, лежавших горой на расписных деревянных досках.

— А кем ты работаешь? — спросила кисейная соседка.

— Изобретателем.

— Впервые вижу живого изобретателя, — поперхнулась она смешком.

— Можешь меня потрогать, — разрешил инспектор.

— Я привыкла наоборот.

— Учтем на будущее.

— А что ты изобретаешь?

— Вот телевизор-бар изобрел. Спереди экран, а сзади бар с бутылками.

«Школьница» — ее звали Викой — заливала свой рог пепси-колой. Коньяка она не пила. И Петельников догадался, что́ ему нужно сделать, чтобы вечер окончательно не пропал. Он наметил пластунскую дорожку к этой Вике, которую нужно проползти в удобный момент.

— Дарья! — капризно крикнула розовенькая девица, похожая на крупного малыша. — Поставь рок «Иисус-суперхристос».

— Лучше, Дарьюшка, спой, — предложил парень в шелковой рубахе.

Все закричали и застонали, предвкушая. Кто-то уже тянул гитару. Произошло некоторое движение, во время которого гости прибегли к заметному наползанию на хозяйку. Инспектор этим воспользовался и, как бы случайно, добежал на четвереньках до «школьницы», опрокинув бутерброд с икрой красной на бутерброд с икрой черной.

— Давитесь безалкогольным напитком? — заговорил Петельников.

Она глянула голубыми, полупрозрачными глазами, за которыми, казалось, ничего не было, кроме свечного света.

— А вы давитесь коньяком?

— Я наслаждаюсь.

— Вы его хлебали, как рыбий жир.

— Предпочитаю водочку, — нашелся инспектор.

Если заметила «школьница», что он старается пить меньше, то могла заметить и хозяйка. Но Дарья уже положила тяжелую ладонь на струны и прокашлялась. Контральто, сперва забрезжившее, как зимнее утро, вдруг камертонно ударило по стеклу и глине. Ее голос заволок комнату — она пела о белых розах, любви и пуховой шали, на которую упали те белые розы и, в конечном счете, в которой запуталась та любовь.

— Ну как? — спросил Вику инспектор про пение.

— Такая чувствиночка, аж уши встают дыбом.

Гости захлопали, требуя еще романсов.

— Изобретатель, ты куда уполз? — крикнула лилово-кисейная.

— Подругу подкусываете? — спросил он у Вики, не отозвавшись на «изобретателя».

— Мы вместе работаем.

Это уточнение обнадежило инспектора — Вика подчеркнула, что ничего общего с Дарьей Крикливец не имеет. У инспектора было готово с десяток вопросов, выжимающих информацию незаметно и по капле...

Но лиловокисейная девица подползла-таки и жарко, обдавая его ухо паром, сообщила:

— У меня дома кашпо в макраме на бридах.

Инспектор хотел было попросить ее перевести слова на русский... Вика намеревалась пригубить свой рог... Дарья ущипнула струны, желая спеть... Гости допили сосуды, готовясь выпить под романс...

Но в комнате что-то произошло. Стало тихо — только лишь потрескивало да металось пламя свечей, словно в них падали бабочки. Петельников сел, вскинув голову.

За Дарьей, в дымных сумерках дверного проема стоял тяжелый человек в темных очках, в куртке из черной лайки и в черных брюках, заправленных в белые сапожки. Даже полутьма не скрывала крахмальной белизны его лица.

— Привет, козлы! — щедро улыбнулся Сосик.

Петельников велел — пока он гуляет на дне рождения — быстренько поговорить с двумя ребятами: с Юрой из технического училища и со спортсменом Мишей Ефременко. Теперь было о чем спрашивать.

Юру инспектор укараулил возле училища. Невысокий белобрысый паренек в форменной куртке и фуражке с готовностью набычился перед Леденцовым. Инспектор объяснил, кто он и от кого.

— У меня билет в кино.

— А я тебя провожу до кинотеатра.

Они пошли, косясь друг на друга.

— Деньги за колесо я хозяину отдал...

— Молодец, возместил причиненный ущерб.

— Так чего за мной ходите?

— Я хожу не за тобой, а иду вместе с тобой.

— А зачем?

— Вопросы есть...

Инспектор знал, что Петельников перед серьезными вопросами заводил разговоры на посторонние темы, о том о сем и даже о погоде. Изучать этого Юру вольными беседами сейчас времени не было.

Но Леденцов хитрил перед собой, ссылаясь на время... Его обычное веселое настроение растворилось в какой-то мглистой тревоге. Сперва он ее не понял, прилившую тревогу. Потом осознал — беспокоился он о капитане. В логово пошел. И если туда придет Сосик...

— В диско-баре бываешь? — спросил Леденцов.

— Ну...

— «Ну» — это что? Да?

— Ну, да.

— Как там? — задал все-таки общий вопрос инспектор.

— Весело, — улыбнулся Юра, овеянный воспоминаниями.

— Сосика знаешь? — прямо спросил Леденцов.

Его спутник как-то переступил ногами на ровном месте, словно увидел перед собой яму, которая вдруг затянулась асфальтом.

— Не знаю.

— Черная кожанка, темные очки, белые сапоги...

— Много там разных.

— Врешь ведь, — не вытерпел инспектор, убежденный его спотыканием.

— Может, и видел.

— Что он там делает?

— Капусту, — хихикнул Юра.

— Как?

— Каждый стрижет свою капусту, как умеет, — он еще раз хихикнул.

— Как стрижет Сосик? — упорно повторил Леденцов.

— Почем я знаю, — спохватился парень.

— Ты его боишься, что ли?

— А его все боятся.

— Он свое отгулял, — опрометчиво бросил инспектор, стараясь убедить Юру в миновавшей опасности.

— Пока толстый сохнет, тощий сдохнет.

— Ты, молодой и сильный мужчина, прямо признаешься в трусости?

— Он не таких молодых и сильных делал...

Леденцову хотелось рассказать, как Сосик «сделал» его. И все-таки он не боится эту черно-белую паскуду. Но инспектор вовремя догадался, что ответит ему этот ушлый Юра: мол, ты за это деньги получаешь. То бишь стрижешь капусту.

— Какой фильм идешь смотреть?

— Про космос.

Леденцов остановился. Встал и Юра, повернувшись лицом к инспектору, — сивая челка выпущена из-под фуражки на переносицу, узкие глаза смотрят прямо, чуть сходясь, словно разглядывают эту самую челку; на губах недовольное нетерпение. Как там... «Он походил на дохлую рыбу, застрявшую в сухой водосточной трубе».

— Юра, а ты бы в космос полетел?

— Полетел бы, — не замешкался он.

— Человек бы тонул... спас?

— А чего ж... Плавать умею.

— Пожар... Ребенка бы вынес?

— А как же.

— Врешь ты, братец, ни в космос бы ты не полетел, ни тонувшего бы, ни горевшего бы не спас.

— Потому что я не хочу?.. — начал было спрашивать Юра.

— Потому что ты трус, — перебил инспектор.

— ...подставлять свою шею под его ладонь-секиру? Двадцатый век — дураков нет.

— Пусть другие подставляют?

— Кому деньги за это платят, тот пусть и подставляет.

— Эх, был бы тут чайник...

— Зачем... чайник?

— Чаю бы с тобой попил.

Неожиданно для парня Леденцов тут же, посреди оживленной панели и посреди их разговора, сделал пять скорых приседаний.

— Зачем приседаешь? — спросил опешивший Юра.

— Чтобы не пить с тобой чай.