— Вы любили не Анну, а свой дом.

— В моем доме была моя Анна.

— Ага, — вдруг злорадно сказал Рябинин. — Ваша, собственная.

— Вы не понимаете такой любви.

— Это не любовь, — повторил, как вчера, Рябинин.

— Сергей Георгиевич, подобная любовь описана классиками.

— А я и классикам не поверю.

Утром озябший кот ткнулся рыжей башкой в лицо, пробуя заползти под одеяло. Рябинин проснулся и уступил ему нагретое место.

Было уже девять часов — теперь вставали поздно. Холодный воздух свободно гулял по клубу. Рябинин побрился электробритвой, плеснул на щеки воду с мелким ледком и, не завтракая, вышел на улицу. Ему хотелось побыть одному и подумать о презренных мыслях убитой; не хотелось встречать инспекторов в клубе и натыкаться на дом Слежевских в поселке.

И он зашагал к лесу, на просторы...

Ночью выпал первый, жданный и всегда неожиданный снежок. Дорога была затянута туманом, который от низкого солнца стал розовым, — розовый летний туман на зимнем снегу. Редкие теплые хлопья повисли и на елях, отчего хвоя контрастно потемнела до черноты. На светлой и худой березке, давно скинувшей листву, снег даже не зацепился — она стояла меж елей, как обнаженная женщина среди мужиков.

Рябинин ступал в снег, который таял под подошвой...

Могла ли Слежевская догадаться о своей смерти, не имея никаких фактов? Могла. Психологи давно знают о неосознанной переработке информации и предсознательных процессах в мозгу. Рябинин признавал бессознательное, отводя ему четкое место — под сознанием; может быть, слишком маленькое место, но допустить его равенство с сознанием значило допустить, что человек есть наполовину зверь. Он не понимал иронического отношения к рефлексии, самонаблюдению, самоанализу... Не есть ли это самокопание желанием нашего сознания пробиться к своему подсознанию? И не пробилась ли к нему Слежевская?

Рябинин остановился у полянки, где бегали две собаки — взрослый лохматый пес и овчаренок-одногодок. Неуверенный снег они давно разметали своими лапами. Когда овчаренок забывался и напрыгивал, здоровенный пес свирепо цапал его зубами за холку. Подросток летел кубарем к пожилому мужчине и начинал визгливо покусывать хозяина за рукав куртки...

Слежевская могла догадаться о своей смерти при помощи интуиции, о которой люди еще слишком мало знали. Да и что человек знал о себе хорошо?.. Ученые отвергали сверхчувственное восприятие только потому, что подходили к нему с каноническими знаниями, со старыми мерками, и были похожи на людей, полетевших в космос с зонтиками и в калошах. Но есть тайны, как бы всеми признанные. Ведь никого не удивляли редкие способности, скажем, к математике или к языкам; не удивляла необъяснимая сила искусства; не удивляло народное приятие снов, гаданий и примет; не удивляла странная энергия, возникающая у человека в минуты опасности или смерти; в конце концов, не удивляла та же самая интуиция...

Юный овчаренок хватанул пса за нос. Расплата была мгновенной и болевой — побитый нахал припустил к хозяину и бросился грызть его рукав. Странно: чем больнее кусал его пес, тем овчаренок сильнее трепал хозяйскую куртку.

Рябинин перепрыгнул канаву, отделявшую поляну от дороги, и подошел к мужчине.

— Скажите, почему он вас кусает?

— От злости на этого ньюфа.

— Почему же не кусает его?

— Боится, на меня переносит...

Рябинин смотрел на хозяина собаки, теряя чужое лицо в какой-то воспаленной мгле, словно меж ними лег туман всего леса.

— Что с вами? — насторожился мужчина.

— Нет-нет, ничего...

Рябинин вышел на дорогу, где остатки розового тумана доедали остатки раннего снега.

Перенос. Как же он забыл про это странное психическое состояние? Как же он забыл про гениальную народную замету — сорвать зло на другом? Не понял сказанную Верой Игнатьевной, свидетельницей, пословицу «кричит на кошку, а думает на невестку»?

Частенько горе подступает неспешно, как бы давая человеческой душе приготовиться. Но душа не хочет его, бьется душа, пытаясь стать неприметной и спрятаться. Не спрячешься. Тогда душа пробует отпихнуть горе, оттолкнуть его подальше. Но куда — в космос? Некуда. Мечется душа и смотрит на людей: почему горе у меня, почему не у них? А может быть, не у меня, а может быть, у них? У них, у них! И слабая душа захлебывается от призрачной надежды, и у слабой души хватает лишь сил вытеснить плохое и впустить хорошее. Конечно, горе у них, у других...

Мимо проехал многотонный грузовик с сосновыми бревнами. Рябинин вдохнул запах смолы, который за эту секундную встречу перебил все другие запахи — и выхлопного газа, и мокрой земли, и прелых листьев...

Анна Слежевская противилась семейному горю сколько могла. Чем хуже становилось в доме, тем больше она похвалялась хорошим мужем и детьми. И когда стало невмоготу, она бессознательно перенесла свое горе на других. На любого. На Мелентьевну, вовремя сказавшую слова о ведрах и убийстве. Теперь Слежевская знала причину своего горя — Мелентьевна хочет ее убить. И повторяла это, и убеждала себя. И стало ей легче, ибо для слабой души покой дороже правды.

Рябинин скоро подходил к поселку. Его промокшие ноги горели от быстрой ходьбы. И вроде бы сырой носок стер пятку.

Но в поселке Рябинин притормозил свой ход. Ему захотелось поговорить с Верой Игнатьевной — она могла знать больше, чем сказала в клубе. И он никогда не избегал общения с человеком, который умел заглядывать в душу чуть глубже, чем все остальные.

Рябинин знал ее адрес. Он отыскал зелененький домик на улице Зеленой и увидел хозяйку, выходящую из калитки.

— Здравствуйте, Вера Игнатьевна.

— Здравствуйте.

Ее лицо, озаренное удивлением, стало опять простодушным — как в клубе. Они пошли рядом в сторону магазина.

— Я хотел вас спросить... Верно ли, что Слежевские жили без скандалов?

— Это весь поселок видел. Знаете, как они трогательно шли по улице? Как молодожены.

— Да, — вздохнул Рябинин, сразу ощутив сырость носков и пронзительность талой воды.

— Но я думаю, что жили они ужасно, — вздохнула и Вера Игнатьевна.

— Вы же только что сказали, что весь поселок видел...

— Это я сказала от ума. А теперь говорю от сердца.

— Вера Игнатьевна, не могло же ваше сердце ни с того ни с сего... Ведь, наверное, были факты?

Она помялась и глянула на следователя искоса, решая, стоит ли говорить этому человеку то, что никак не шло у нее с языка.

— Был и факт...

— Какой?

— Цветы у них вяли на окнах.

Рябинин видел эти вялые цветы в день осмотра дома.

— Ну и что? — неуверенно спросил он.

— Анна их поливала, ухаживала, а они не росли. Когда в доме ругаются, то цветы чахнут. Вам смешно?

— Нет, — убежденно ответил Рябинин.

Если от ругани чахнут люди, то почему бы от ругани не чахнуть цветам?

Впервые за время этого следствия Рябинин пропустил день и не побывал в избушке. Поэтому утром он бросил все дела, избежал всех вопросов, что-то буркнул Петельникову и в шляпе, севшей набекрень, воровато выскользнул из клуба. На улице, отцентрировав шляпу, он удивился — почему, отчего? Зачем таится? Что таить?

Известно, что расследование уголовного преступления есть непростой клубок психологической борьбы не только следователя с преступником, но и со свидетелями; и свидетелей с преступником; и следователя с инспектором; и инспектора со следователем; и преступника — со всеми. Но была и еще одна странная борьба.

Следователь прокуратуры, юрист первого класса Сергей Георгиевич Рябинин, человек логичный, не верящий ничему без доказательств, бескомпромиссный, с укоряющими глазами — вот этот человек боролся с Сережей Рябининым, с мягким парнем, у которого взъерошенные волосы, близоруко прищуренные глаза за сильными стеклами очков, неутверждающая речь, бесконечные сомнения и тихая жалость, приходящая часто и ненужно. Борьба этих двух людей не имела победителя и не имела конца. И расследование уголовного преступления заканчивалось, когда эти двое находили общий язык, сливались в единого, как и должны бы сливаться сердце с разумом в личности цельного человека...