Начнем опять о девушке сказанье,
В чьем сердце — бесконечное терзанье.
Он спит, но разве может спать она,
Когда ей радость встречи не дана?
Сказала: «Разбуди! Полна я муки,
С меня сотри ты ржавчину разлуки:
Заснувший — мертв; любовную игру
Затею с мертвым, коль сама умру!
Его глаза желанием не дышат
И уши просьб возлюбленной не слышат.
Язык жемчужин-слов не раздает,
Чтоб страсть усилить, не смеется рот.
Земля дивилась мощному цветенью.
Но кипарис упал на землю тенью.
Защиту мне сулила эта сень,—
Увы, сама я превратилась в тень.
Но с тенью не завяжешь связи кровной,
Но с тенью не начнешь игры любовной!»
Тогда заклятия и колдовства
Произнесла кормилица слова.
Что было сном, то превратилось в бденье,
И трезвостью сменилось опьяненье.
Поднялся кипариса вольный ствол,—
Цветник, казалось, в комнате расцвел!
Уста, что радуют сердца, открыл он,
Замок от ценного ларца открыл он,
Обвел он взглядом тех, кто был вокруг,—
Врата блаженства распахнулись вдруг.
Не комната пред ним, — чертоги рая,
Стоят кумиры, прелестью сверкая,
А среди них одна затмила всех,
В ее глазах — отрада, нега, смех,
Затмила всех пленительным обличьем,
Великолепьем, красотой, величьем.
Пред ней стояло множество подруг,
Покорных ей, готовых для услуг.
Она сидела, излучая счастье,
А сердце — у любимого во власти.
И негра обожгла ее краса,
Он то и дело тер свои глаза,
Не понимая, — спит ли, грезит ныне,
Вода пред ним иль марево пустыни…
К нему и утром не пришел покой,
То счастлив был он, то вздыхал с тоской.
Он счастлив был попасть в чертог подобный,
Где, мести не страшась иль стражи злобной,
Он видел то, что скрыто от очей,
О чем еще не слышал слух ничей,
Что не создаст ничье воображенье,
С чем не сравнится ни одно творенье.
Но тосковал, не веря в благодать…
Ему ли этим чудом обладать?
Он полагал: за наслажденьем вскоре
Последуют отчаянье и горе.
Увы, пока живем, мы видим здесь
Отчаянья и наслажденья смесь!
Той птице, что с умом живет на свете,
Известно: там, где зерна, там и сети.
Она опаслива, хотя жадна:
Поборет жадность, не возьмет зерна.
Пока другие птицы, споря вздорно,
В беспечности клевать не станут зерна,
Она же прилетит к ним лишь тогда,
Когда увидит: птицам нет вреда.
Но если птиц постигнет доля злая,—
Умчится вдаль, свободной быть желая.
Кончалась ночь, и стало рассветать.
Красавец негр свалился на кровать.
Своих смятенных чувств смежил он очи,
Он отдал ум на разграбленье ночи:
Старуха унесла его тотчас
В то место, где заснул он в первый раз.
В беспамятстве он долго находился
И только поздним утром пробудился.
Протер глаза — и смотрит, изумлен;
Исчезло все, что ночью видел он!
Где собеседницы его ночные?
Где радости, что он познал впервые?
Где солнце красоты? О, где оно?
В руках — воспоминание одно!
Хотел он разобраться в этих чарах,
Расспрашивал и молодых и старых,
К заветной цели он искал пути,
Но в мире скорби должен был брести.
В смятенье он услышал просьбу друга —
Назвать причину своего недуга.
Ответил он: «Повергнут я в беду,
Спасения от горя не найду.
Играя мной, красавица нежданно
Меня свела с пути, — мила, желанна…
Не выразят ни разум, ни уста,
Какой хвалы достойна красота.
А спросят: с нею повстречался где ты?
А спросят: имя назови? Приметы?
А спросят: где ее квартал и дом?
Земля какая стала ей гнездом?
Хуллах или Фархар — ее отчизна?
Тибет, страна татар, — ее отчизна?
Ее глаза подведены сурьмой
Или они сотворены сурьмой?
Черны арканы кос ее плетеных,—
Иль то силки для страждущих влюбленных?
Искусственною родинкой мила
Иль красоту сама и создала?
Ее уста — для утоленья жажды,
Или, взглянув на них, погибнет каждый?
Когда подобный зададут вопрос
Тому, кто пролил столько горьких слез,—
Я промолчу. Где правды свет? Не знаю.
Два слова я скажу в ответ: «Не знаю».
Что облик, цвет? Меняются они.
Одно лишь содержание цени!
