— Как это, вводные?

— А так, чтоб служба медом не показалась, — ответил Андронов.

— Кому?

— Кому угодно…

Офицеры не возвращались долго, я уже начал дремать. Но тут снаружи донесся голос Агафонова:

— Первый взвод, к машинам!

— Держи вводную, Тимоша! — весело сказал Андронов, вылезая из башни.

Рассвело, но туман, кажется, стал еще гуще. Сырость забивалась под куртку, пронизывала до костей.

— Товарищи, — обратился к взводу Агафонов. — Получена первая боевая задача. Командир принял решение устроить засаду. Три экипажа от поляков и два от нашего взвода. Пойдут моя машина и «113» гвардии сержанта Чуба. Командовать приказано поручнику Ковальскому. Я назначен его заместителем…

— Туман-то какой, ни зги не видать, — вставил Чуб.

— Потому и засада понадобилась, что туман, — пояснил Агафонов. — В предвидении встречного боя в такую погоду без засады не обойтись. Маршрут движения, дополнительные задачи будут уточнены товарищем поручником. А пока приготовиться к маршу.

Словно на фотобумаге, только что опущенной в проявитель, неясными силуэтами просвечивают в молочной пелене деревья. Пришел поручник. Расстелив на танке карту, Агафонов и поручник принялись уточнять полученную задачу. Из обрывков их разговора мы поняли, что нам надо как можно скорее оседлать дорогу на танкоопасном направлении и, без боя пропустив противника, доложить командованию о составе его сил и средств.

— Насчет тумана вы зря, товарищ гвардии сержант, — заметил Карпухин своему командиру, — в такой туман засада — самое милое дело. Пропустим противника, а потом как ударим с тыла…

— Легко говорить…

— … в хвост и гриву, перья полетят, — закончил Генка, И тут мы с Генкой вместе. Это меня обрадовало. Генка везучий. С ним всегда жди удачу.

Поручник, указав Агафонову на карте место сбора экипажей и назначив время, ушел. Командир взвода занял свое место в танке.

— Заводи! — приказал он.

В густом молоденьком ельнике, на неширокой просеке собралась наша группа: три танка с белыми орлами на башне, два — с гвардейскими знаками. Ковальский приказал экипажам построиться. Выскочив из танка, я увидел Чеслава Новиньского. Он подошел ко мне и крепко стиснул руку. В строю мы оказались рядом. Ковальский одобрительно взглянул на нас и, подав команду «Бачносць!» [14], на польском языке отдал боевой приказ. Потом повторил его по-русски, хотя нужды в этом, пожалуй, не было: мы и так все поняли.

Генкина «113» следовала за машиной Ковальского. Наша замыкала колонну. Разрывая редевший уже туман, шли на низшей передаче с открытыми люками. Командиры по пояс высунулись из башен. Возле моста через Куницу — заминка. Танки остановились. Агафонов бегом помчался к головной машине. Мигом обернулся назад.

— Въезд на мост совсем размыло, — огорченно сообщил он, — настил разобран. Все к мосту!

Действительно, осенние дожди натворили зла. Водой размыло дамбу, покорежило настил. Жители соседней деревни, видимо, собирались все устроить заново: на берегу лежал штабель толстенных дубовых горбылей. Здесь же валялись покрасневшие от ржавчины металлические скобы, костыли.

— Что будем делать? — спросил поручник у Агафонова, глядя на мутный, бурлящий между сваями поток. — Искать брод?

— Непросто определить брод, воды в реке много, — словно самому себе сказал Агафонов.

— Знаю, но что-то надо придумать, — Ковальский для чего-то посмотрел в сторону видневшейся на пригорке деревни. — Не проще ли настил на мосту устроить? Времени меньше затратим, чем на поиск брода…

— Верно, товарищ поручник, — радостно поддержал Агафонов, — мигом построим переправу.

Разбившись на пары, хватаем сразу по два горбыля и — на мост. Наш Тимофей Осокин и Чеслав Новиньский, вооружившись кувалдами, ловко загоняют в настил костыли, скрепляют горбыли скобами. Мост был готов в считанные минуты.

— Табличку бы написать, товарищ поручник: мост, дескать, отремонтирован объединенными усилиями советских и польских танкистов, — предложил Карпухин. — Да жаль, времени в обрез. Наверстывать надо.

— Хорошая мысль, — одобрил Ковальский, и на его озабоченном лицо впервые за все время заиграла улыбка. — Но вы правы, не имеем времени.

— На обратном пути, если придется здесь ехать, приладим табличку, — сказал Чеслав Новиньский.

— Осокин, не вы кувалду на мосту оставили? — спросил лейтенант у Тимофея.

— Никак нет.

— Это я позабыл, — спохватился Новиньский и побежал на мост.

Никто сразу и не сообразил, как это произошло. Новиньский с разбегу хотел схватить кувалду, но поскользнулся, замахал руками, словно канатоходец под куполом цирка, пытаясь удержать равновесие, но не удержал, вскрикнул будто ужаленный и плюхнулся с моста в воду.

— Утонет! — крикнул Карпухин.

Все словно оцепенели. Осокин, ни слова не говоря, опрометью бросился к берегу и, не останавливаясь, прыгнул в мутный поток. Оцепенение как рукой сняло. Мы подбежали к берегу, готовые помочь товарищу.

Под мостом, возле свай, было неглубоко, и Осокин сразу же нашел Новиньского, вынес его из воды на берег. У Чеслава на носу кровь, глаза закрыты.

— Жив? — Ковальский встал на колени, приложил ухо к груди Чеслава. — Дышит, живой.

Новиньский открыл глаза.

— Пшепрашам, обыватэлю поручнику, — проговорил он. — То моя вина… [15]

О том, чтобы Новиньскому и Осокину оставаться в танках, не могло быть и речи. Промокли насквозь, воспаление легких схватить могут. Что делать? Отправить обоих на танке в расположение? А боевая задача? И так задержались. Сообщать по радио руководителю учений? Кональский не решался и на это. Время, время!

Из деревни к мосту примчался газик. За рулем восседал Ярема Реперович. Увидев меня и Карпухина, кивнул.

— Дзень добрый, поручнику, — сказал он, подойдя к Ковальскому. — Слышу, ни свет ни заря танки гудят. Вроде бы возле моста. Дай, думаю, погляжу. Наверно, но могут Куницу одолеть. Не нужно ли чем помочь? Может, плотников прислать?.. Ах, мост уже отремонтирован. Здорово, право. По-военному, ничего не скажешь. Вот спасибо, товарищи.

Только теперь заметил он Осокина и Новиньского, засуетился:

— Да что же это вы молчите-то? А ну-ка, оба в машину. Не беспокойтесь, поручник, мы их мигом в строй поставим, обсушим, обогреем. Говорите, куда доставить потом?

Реперович увез пострадавших в деревню.

— Напшут [16], — скомандовал Ковальский. Он занял место Новиньского за рычагами. Танки осторожно, по одному, форсировав реку по отремонтированному мосту, вытянулись в колонну и, миновав дамбу, начали подниматься в гору.

Взобравшись на вершину увала, мы оседлали танкоопасную дорогу на выходе ее из леса. Старательно замаскировали танки. Командиры экипажей, получив приказ Ковальского, организовали наблюдение за местностью, каждый в своем секторе, составили огневые карточки.

А ведь верно говорят: нет ничего хуже, чем ждать да догонять. Впрочем, ждать, по-моему, все-таки еще хуже, чем догонять. Сидим в танках. Ни покурить, ни размяться: ноги затекли. Ждем. А вдруг противник вовсе и не здесь пойдет? Вдруг вся наша затея обернется пшиком? Ловлю себя на мысли, если все это столько беспокойства вызывает у меня, то как сейчас чувствуют себя Ковальский и Агафонов? А Шестов? А гвардии полковник Торчин? Чем выше ступенька, тем больше ответственности…

Не напрасно ли мы с тобой, Карпухин, решили выбрать воинскую службу своей профессией? Не жизнь будет, а сплошная ответственность. И не только за себя. Министр обороны тогда сказал, что мы впереди пограничных застав, на каждого из нас там, на Родине, надеются вдвойне. Верно! Мы на самом переднем крае. В случае чего будем первыми. Как бойцы в Брестской крепости в сорок первом. Это ж очень ответственно, Карпухин, чувствовать себя всегда и во всем бойцом Брестской крепости! Впрочем, о чем я говорю? Тебе это давно понятно, потому ты и решил идти в училище.