— Нормально, товарищ капитан.

— Нормально… А брови, ресницы где?

Генка дотронулся пальцами до надбровья.

— Мать честная, — огорчился он. — Спалил. Ну да шут с ними, может, черные вырастут — брюнетом буду. Рыжие из моды выходят…

Подошел председатель, колхозники.

— Спасибо, Мансур Валиуллович. Всем твоим хлопцам спасибо, — сказал он Бадамшину, обнимая капитана единственной рукой. — По-фронтовому действовали, молодцы!

Из-за спины председателя протиснулся дед-бухгалтер.

— Сергей Василич, — дискантом проговорил старик, обращаясь к председателю, — дозволь, как порешили, самолично вручить солдату причитающуюся ему премию за отвагу на пожаре.

— Давай, дед Михей, действуй!

Дед Михей подошел к Карпухину вплотную.

— Вот что, внучек, за подвиг твой при спасении народного добра члены правления постановили наградить тебя премией. Прими от полного сердца, — дед протянул Генке маленький сверточек.

— Значит, выходит, я тут подзаработал на пожаре? — Генка встал. — За спасение добра причитаются солдату ассигнации? Интересуюсь суммой.

— Пятьдесят целковых, — наивно ответил старик.

— А в несгораемом, позвольте полюбопытствовать, сколько было?

Мы недоуменно переглядывались между собой, испытывая чувство неловкости от Генкиных слов. Но никто не вмешивался в его разговор с дедом Михеем.

— Триста двадцать четыре рублика! Ведь в наличности больших сумм держать не полагается, — словно оправдываясь, отвечал бухгалтер.

— Не богатая казна, — сказал Генка и, четко повернувшись через левое плечо, как на строевой, пошел к машине.

— Премию-то, премию, — забеспокоился дед Михей и засеменил за Генкой, норовя поймать его за рукав комбинезона. — Премию-то прими, внучек дорогой.

— Да вы что, дедушка дорогой, на смех солдата поднимать взялись? — сердито отрезал Карпухин. — Да нешто солдат за мзду служит? Чтоб за такое дело Карпухин копейку взял? Что вы, в самом деле… Не за мзду служим, — гордо повторил Генка и взялся за борт машины, давая понять, что разговор окончен.

— Это как же так получается, товарищ капитан? — сокрушался дед. — Члены правления решили, а он?

— А я при чем? — улыбнулся Бадамшин. — Члены правления решили. И он решил. А я не решал… Вот так. Ну, что ж, Сергей Васильевич, счастливо оставаться… До свиданья, товарищи.

Капитан приказал Астафьеву сесть в кабину, а сам уселся с нами в кузове. И мы поехали обратно, в учебный центр. Занятия капитан отменил. Всю дорогу балагурили. Уже перед самым шлагбаумом Бадамшин спросил Генку:

— Как же вы так, Карпухин? Без спросу прямо в огонь? А?

— Виноват, товарищ капитан, — сказал Генка. — Я у вас еще тогда, когда вы занятия на полосе препятствий проводили, хотел попросить разрешения…

— Ну и что же?

— Не решился.

— Почему?

— Если честно, страшновато было.

— А сейчас?

— И сейчас страшновато. Но ведь казна, товарищ капитан…

— Вы, товарищ Климов, обязательно напишите в солдатскую газету про «пожарника», — посоветовал ротный.

Дня два потом Карпухина иначе как «пожарником» никто во взводе не величал, А он и не обижался.

За все время службы ни я, ни Генка ни разу не побывали дома. Другие солдаты, пока мы жили на зимних квартирах, по субботам и воскресеньям ходили в город, в увольнение. Но на меня и на Карпухина эта самая высокая привилегия солдатской службы по причинам, вполне понятным нам обоим, не распространялась.

Было обидно, конечно. Жить от дома в двадцати минутах езды на трамвае и ни разу не побывать у родных, согласитесь, не сахар. И только, когда вышли в учебный центр, обида улеглась. Тут все оказались на одинаковом положении: увольнений не полагалось никому. Офицеры и те не каждый выходной ездили к семьям.

По воскресеньям на спортплощадках, на местном стадионе сразу же после завтрака начиналась, как говорил Генка, солдатская «коррида». Организовывались всевозможные спортивные состязания. Перетягивание каната сменялось бегом в мешках, двухпудовая гиря уступала место гранате. Кто больше выжмет? Кто дальше бросит? Кто выше прыгнет? Кто быстрее доскачет до финишной черты на одной ноге? А болельщиков, болельщиков! Как в Лужниках!

Нынче для нашей роты «коррида» наполнена особым смыслом. Состязания с легкой Генкиной руки окрестили турниром в честь молодого прапорщика Альхимовича. Накануне был зачитан приказ о присвоении звания прапорщиков нашим однополчанам. Фамилия Альхимовича в приказе значилась, согласно алфавиту, первой. Ух, и покачали же мы нашего старшину!

Как всегда, спортивные состязания начались под улюлюканье болельщиков. Наша рота от других в этом деле тоже не отстает. Горластая!

Вот тот солдат с прической «под Котовского», плясун из третьего взвода, только что в составе взводной команды получил флакон тройного одеколона в качестве приза за победу в совершенно уморительной комической эстафете — на последнем этапе парень быстрее всех проскакал на четвереньках, а теперь подбадривает своих городошников.

— Шайбу, шайбу! — выкрикивает плясун. И ему вторит весь третий взвод.

Мы с Генкой вместе с товарищами по взводу заняты во многих номерах турнира. И канат тянули, и взбирались по шесту, и с двумя снарядными ящиками в руках, наполненными песком, переходили по бревну через довольно глубокую канаву. Приз мы тоже заработали. Прапорщик Альхимович после обеда пришел к нам во взвод и поздравил с заслуженной победой в силовом многоборье. А мы, растроганные, вылили ему на форменную рубашку полфлакона заработанного приза.

— «Тройной»? — поинтересовался прапорщик.

— Ну что вы, товарищ старшина, виноват, товарищ прапорщик, — запротестовал Генка. — Чай, мы не из третьего взвода, будем мы за «Тройной» надрываться. У нас марка посолиднее: «Душистый горошек». Можете самолично убедиться.

Альхимович убеждаться не стал, поверил на слово.

— Товарищ прапорщик, — продолжал Генка, — уж очень, на мой взгляд, однобоко у нас проходят спортивные праздники. Не все виды спорта в почете у нашего спорторганизатора товарища сержанта Каменева.

— Что вы предлагаете, Карпухин? Критиковать — дело нехитрое.

— Умственных занятий мало. Почему бы не организовать блицтурнир в домино, например? Во флотского! А?

— Это «козла», что ли, забивать? Нашел умственное занятие…

— А как же, товарищ прапорщик, каждой костяшкой с умом надо стукать. Это ведь не канат тянуть, — под хохот всего взвода закончил Карпухин.

— Ох, Карпухин, Карпухин, — пробасил сквозь смех прапорщик, — беда с вами, право. Однако молодец… Вот уедете все скоро, скучно без вас станет…

— Мы уедем, другие приедут. Когда же вам скучать-то, товарищ прапорщик?

— Верно, скучать некогда… А все-таки… Привык я к вам…

— А когда мы уедем, если не секрет, товарищ прапорщик? И куда?

Альхимович ответил не сразу. Достал портсигар, пистолет-зажигалку:

— Ну, кому «гвардейских»? Угощайтесь, хлопцы.

Давали нам по пайку сигареты «махорочные», переименованные в солдатском обиходе на «гвардейские». Крепости они невероятной. Помню, Николай Антропов все никак не решался начать курить.

— Да ты попробуй, — поучал его Генка. — Сначала без затяжки, а потом привыкнешь, само пойдет.

— Ну тебя к лешему, — отказывался Николай. — От такой сигареты лошадь сдохнет.

— А какой мерзавец лошадям сигареты дает? — возмущался Карпухин. — Ты, Антропов, на чистую воду его, классового вредителя, за ушко, как говорится, да на солнышко. А то всех лошадей такой поморит. И знаешь, к чему это приведет?

— К чему? — полюбопытствовал Антропов.

— К всеобщему застою прогресса и культуры. Ни одного исторического фильма нельзя будет посмотреть. Как его без лошадей снимешь? Гусар, уланов, красных дьяволят на велосипед не посадишь…

Конечно, Генкина беседа тут ни при чем, но Антропов начал курить наравне со всеми. Я тоже до службы не курил. А тут пристрастился. Да и как не пристраститься, если самый обыкновенный перерыв именуют перекуром. А еще такое бывает: объявят этот самый перекур, а тут куда-то сбегать надо, что-то принести. Кого посылают? Некурящего. Раз сбегаешь, другой принесешь, а потом волей-неволей курить станешь. Как все, так и я не обсевок в поле.