Но нет — не откроется крышка люка и, как не прислушивайся, не услышишь ни лязга, ни рокота. Навеки остановились стремительные танки, застыли над вечным покоем тех, кто весной сорок пятого привел их сюда, кто водил в бой взводы, роты, батальоны, полки советских героев-солдат…
Здесь, у кладбища советских воинов-фронтовиков, нас с Генкой должен встречать Петр Реперович. Но мы приехали раньше условленного срока. Командир роты старший лейтенант Шестов, взглянув на часы, сказал:
— Вот что, гвардейцы, оставайтесь здесь, встречайте своего товарища, а мы пока в общество польско-советской дружбы подскочим, возьмем экскурсовода.
Автобус уехал. В ожидании Реперовича мы успели дважды обойти кладбище.
Строгие зеленые квадраты аккуратно подстриженной туи. В каждом квадрате — серые мраморные плиты надгробий. Семьсот шестьдесят шесть плит. Семьсот шестьдесят шесть могил, одна — братская. В ней захоронены четырнадцать офицеров.
На плитах русские, украинские, белорусские, узбекские, татарские фамилии. Три офицера — женщины. Четыре Героя Советского Союза… Совсем молоденькие лейтенанты, по годам — нам с Генкой ровесники, и прошедшие немалый жизненный путь кадровые офицеры Красной Армии… У каждой плиты, как красные звезды, алые гвоздики. На обелиске возле главной аллеи слова:
И капли крови
Горячей вашей,
Как искры, вспыхнут
В сердцах потомков -
Призывом гордым
К свободе, свету.
Мы снова возвращаемся к тридцатьчетверкам у северных ворот. И сразу встречаем Петра.
— Чесчь, пшиячеле [5], здравствуйте, — скороговоркой, мешая польские и русские слова, говорит Петр. — Бардзо пшепрашам, очень извиняюсь, но сегодня воскресенье, долго трамвая ждал…
— Вы не опоздали, Петрусь, — заметил я, показывая на часы. — Это мы раньше приехали.
— А где ваши?
— За экскурсоводом поехали. Скоро будут.
— Но то добже. Хорошо, Пойдем сейчас к управляющему кладбищами. — Он достал из кармана блокнот, заглянул в него. — Его зовут Стефан Банковский.
Неподалеку от ворот, в одном из зеленых квадратов с садовыми ножницами в руках стоял невысокий старик. К нему мы и направились.
— Где можно найти Стефана Банковского? — повторил он по-русски вопрос Петра, обратившегося к нему по-польски. — Где же еще, как не здесь. Я и есть Стефан Банковский. Чем могу быть полезным советским товарищам?
Петр объяснил.
— Николай Карпухин, говорите? Ваш родной брат? — он участливо посмотрел на Генку. — Помню такую фамилию. Гвардии старший сержант. Но он не здесь похоронен, на другом кладбище… И вы его никогда не видели? Да, конечно, не видели… Он в двадцать седьмом году родился, а в сорок пятом погиб.
Я был немало удивлен тому, что Банковский знает не только звание и фамилию Карпухина, но и помнит даты его жизни и смерти. К тому же и по-русски говорит почти без всякого акцента. Собрался спросить его, но меня опередил Генка.
— Простите, товарищ Банковский, а вы откуда знаете моего брата?
— А я всех и на этом и на том кладбище знаю, — просто ответил Стефан. — Своих однополчан нельзя не знать.
Оказывается, Банковский служил в Красной Армии, прошел в ее рядах всю войну.
Он родился и вырос во Львове. С детских лет пристрастился к семенам, саженцам, цветам. И когда окончил, считая по-нашему, семилетку, пошел работать в управление зеленого строительства. В тридцать девятом Львов, вся Западная Украина воссоединились со своей матерью-родиной. Банковский вместе с другими западно-украинскими поляками остался в советском Львове.
— Вы не представляете, какая началась тогда жизнь. Это не просто слова. Как бы вам объяснить все понятнее… Э, да все равно, наверное, не поймете, — он многозначительно махнул рукой, — вы ведь про капиталистические порядки только по книжкам знаете. А я тридцать три года при них жил… Одним словом, в тридцать девятом, когда я стал советским служащим — сотрудником львовского горзеленхоза, жизнь началась заново…
Да недолго она длилась, новая жизнь Стефана Банковского, Началась война. И Стефан уходит в Красную Армию. После победы его мотострелковый полк был отведен из Германии в Польшу. Своими глазами увидел младший сержант Банковский, как поляки начали заселение западных земель, как закладывались в те дни в стране основы социалистического строя. И когда вместе с другими воинами старших возрастов он был демобилизован, решение у него созрело твердое: попроситься на новые земли. Жена с дочуркой не возражали. И в январе сорок шестого население Вроцлава увеличилось еще на трех человек. Банковскому, узнав, что он специалист зеленого строительства, в городской раде народовой предложили должность управляющего кладбищами погибших советских воинов-фронтовиков.
— А вы спрашиваете, откуда я знаю вашего брата, — говорит Банковский Генке. — Как же мне не знать его, когда я с ним, вот уж скоро тридцать лет стукнет, не расстаюсь. И все они, — он обвел кладбище рукой и прижал ее к груди, — вот здесь у меня. Это не просто слова… Вон там, почти рядом с обелиском, могила лейтенанта Юрия Михеева. Не слыхали про такого? Вот на этот танк взгляните. Ну да, с номером пятьсот тридцать первым на башне. Это его, Михеева, танк. В одном бою выбыли из строя и танк, и командир. На этом самом шоссе, в ста метрах от кладбища.
А неподалеку от Михеева два немца похоронены. Может, видели? Старший лейтенант Хорст Фиет и младший лейтенант Иосиф Вагнер. Офицеры-антифашисты. Поначалу-то в вермахте служили. А когда в Россию попали да увидели, как гитлеровцы над народом глумятся, добровольно в плен сдались.
Хорст работал пропагандистом в комитете «Свободная Германия», выполнял задания в тылу у фашистов. А в мае сорок пятого во главе подразделения немцев-антифашистов прибыл на фронт. Сюда, во Вроцлав. Пятого мая бойцы этого подразделения приняли здесь военную присягу — и сразу же в бой с гитлеровцами. Целую ночь дрались, штурмовали здание, где засел штаб эсэсовской части. К утру враг был разбит. Хорст и Иосиф погибли в том бою. Считанные часы не дожили до победы. Сам маршал Конев приказал похоронить обоих антифашистов на советском военном кладбище…
Подъехал наш автобус. Шестов, поздоровавшись с Банковским и Реперовичем, приказал роте построиться. Мы с Генкой заняли свое место. Подхоронжий Войска Польского Реперович встал в строй рядом с нами. Офицеры вынесли из автобуса венки, встали в голову колонны, и по команде старшего лейтенанта мы направились к памятнику-мавзолею на кладбище…
А спустя полчаса, на другом кладбище, рота стояла в строю возле скромной серой плиты, на которой золотым тиснением было написано:
Гвардии старший сержант
Карпухин
Николай Алексеевич,
механик-водитель Т-34.
8.1 II.1927 г. -29. IV.1945 г.
Саша Селезнев и Генка вышли из строя и положили к плите два небольших венка. На ленте одного значилось: «Танкисту Н. Карпухину от танкистов отличной танковой роты СГВ». На другой ленте всего три слова: «Брату — от брата».
— Предлагаю почтить память отважного танкиста гвардии старшего сержанта Карпухина Николая Алексеевича минутой молчания, — сказал Шестов и вскинул руку под козырек. Поляк-экскурсовод и Банковский сняли шляпы. Подхоронжий Реперович отдал честь. Возле нас собралась большая группа: польские пионеры-харцеры в синих и оранжевых галстуках, студенты с нашивками на рукавах, мужчины, женщины. Посетителей тут всегда, как рассказывал Петр, было много, особенно по выходным дням.
Потом Банковский водил нас по аллеям кладбища и не оставлял без ответа ни единого вопроса. Харцеры неотступно следовали за нами.
… Голубые ели на стриженых газонах. Вечная зелень туи, обрамляющая ряды надгробий из серого мрамора. Красные звезды гвоздик…
— У вас, у русских, говорят: «Герой — не умирают», — сказал Банковский, когда мы, поблагодарив его, собирались садиться в автобус. — Так оно и есть. Видели, сколько людей сюда приходит? Тут недавно такой случай вышел. Английские туристы на трех машинах прикатили. Все фотоаппаратами щелкали, кинокамерами стрекотали. А потом подходит один ко мне и на ломаном польском спрашивает: почему, говорит, у вас на русских военных кладбищах всегда так много посетителей? Я, поясняет, на разных военных кладбищах был, в разных странах. И у нас, в Англии, есть кладбища американских солдат, но почему-то те кладбища всегда пустынные. В чем тут, спрашивает, дело? Может, зря, но я не стал ему ничего объяснять. Если умный, подумал, сам разберется, поймет, кто для нас — русские, а кто для них — американцы. А не поймет — тут уж, извините, сэр, никакие объяснения не помогут… — Банковский снял шляпу и поклонился:
