Однажды вечером к нему в комнату вошел толстый, розовощекий немецкий офицер в форме майора, за ним — высокий рябой мужчина в костюме спортивного покроя.

Офицер несколько мгновений всматривался в бледное лицо Севидова, потом, слегка кивнув, представился:

— Майор Ланге. Начальник лазарета. — Майор, прицокивая языком, оглядел комнату. — Что ж, думается, вы недурно устроились, — проговорил он. — Мы, немцы, понимаем толк в людях и умеем с ними соответственно обращаться.

«Да уж, — подумал с горькой иронией Борис. — Видать, дорого вы спросите за такое обращение».

— Признаться, я удивлен всем… этим, — развел Борис руками. — Сотни других военнопленных…

— Сотни других военнопленных, — перебил его майор Ланге, — порой не стоят одного.

— Не понимаю, какую исключительность вы находите во мне. Я обыкновенный младший командир Красной Армии, к тому же невысокого чина. Сержант.

— Нехорошо начинать нашу беседу с обмана. Нам известна ваша фамилия. Вы — Севидов, — снисходительно проговорил Ланге и многозначительно добавил: — Доподлинно известно и то, что связано с вашей фамилией…

— Это провокация, — сдерживая волнение, ответил Борис.

— Вы умеете разыгрывать комедию. Как это говорят русские, давай-давай.

— Господин Севидов, — наконец подал голос рябой, — оставьте ваши сказки для детей. У нас к вам есть серьезное предложение. — Рябой, чуть важничая, взглянул на майора Ланге и официально, с торжественной ноткой произнес: — Согласно указаниям немецкого командования при группе армий «А» создаются специальные подразделения из числа патриотов. Мне поручено сформировать строевой отдел штаба национальных легионов.

— Вам? — усмехнулся Севидов.

— Господин Кутипов, — только теперь представил рябого майор Ланге, — начальник строевого отдела штаба национальных формирований при группе армий «А».

— Борис Михайлович, — дружелюбно добавил Кутипов. — В части особого назначения «Бергманн» вы можете занять хороший пост. Вам могут предложить командовать легионом. Это побольше полка. Согласитесь, что в Красной Армии даже ваш родной брат генерал Севидов не сумел бы вам устроить такую карьеру.

От этого предложения Борис содрогнулся. Он и раньше кое-что слышал о национальных легионах. Правда, видеть их на передовой пока не приходилось. И вот теперь перед ним стоит живой представитель этих легионов. Борис впервые в жизни видел перед собой предателя. Гитлеровец с майорскими погонами — это враг, это понятно, но этот упитанный верзила с русским лицом, говорящий на родном русском языке с южным донским выговором, — это трижды, четырежды враг!

— Германское командование высоко ценит нашу работу, — продолжал набивать себе цену Кутипов.

— У вас будет все, что имеет германский офицер, — подхватил Ланге.

— Выходит, немцы уже своими силами не обходятся?.. Им нужны завербованные подонки, которые способны стрелять в своих соотечественников? — глядя в упор на Кутипова, спросил Борис.

Кутипов выдержал недвусмысленный взгляд Севидова и усмехнулся.

— Я вас немного понимаю. Мы можем и не посылать вас на передовую. Не захотите быть командиром легиона, будете работать у меня. В штабе тоже нужны кадровые командиры.

— Я не кадровый командир.

В комнате некоторое время стояла тишина. Майор Ланге вопросительно поглядывал на Кутипова, потом обратился к Севидову. Теперь в его голосе звучала открытая угроза.

— Так или иначе вами займется гестапо. А уж там господа умеют обращаться с такими, как вы. Кстати… — Он подошел вплотную к Борису и, понизив голос, добавил: — Уже немало здравомыслящих офицеров вашей армии активно сотрудничают с нами. В национальных формированиях много бывших советских людей. Каждый разумный человек должен учитывать перспективу.

— Чушь! — рассмеялся Борис. — С вами сотрудничают подонки, место которых на виселице.

— Вы не правы и сами в этом сможете убедиться, когда дадите согласие работать с господином Кутиповым…

— Я не смогу быть полезным господину Кутипову.

— Мы вас не торопим, — проговорил Кутипов. — Командир части особого назначения «Бергманн» капитан Оберлендер прибудет из Берлина дней через десять. Я думаю, за это время мы с вами найдем общий язык.

— А пока будем лечить вашу руку, — уже от дверей сказал майор Ланге. — Я распоряжусь.

Феодосий Николаевич Ташлык приходил теперь к Севидову ежедневно. Все дни Борис присматривался к хирургу Феодосий Николаевич почти не разговаривал. Молча сделав свое дело, он укладывал в саквояж инструмент и, не глядя на Бориса, уходил.

Из скупых его слов Борис узнал лишь, что Ташлык, молдаванин по национальности, до сорокового года имел в Кишиневе частную клинику. С приходом в Бессарабию Красной Армии и вплоть до начала войны продолжал заведовать бывшей своей клиникой. В сорок первом отступал вместе с советскими войсками. Руководил хирургическим отделением в одном из армейских госпиталей. В мае сорок второго года под Харьковом попал в плен, — после авианалета не мог бросить раненых.

Борис искал любой повод, чтобы вызвать Ташлыка на откровенность. Но Феодосий Николаевич всякий раз прикидывался непонимающим и старался говорить лишь о том, что касалось здоровья Бориса. И все же Севидов однажды задал хирургу, как говорится, вопрос в лоб:

— Скажите, Феодосий Николаевич, почему вам немцы разрешают медицинскую практику? Ведь вы — военнопленный. А я слышал, что гитлеровцы, если среди военнопленных попадаются врачи, под страхом расстрела запрещают им оказывать помощь товарищам.

Ташлык, склонившись над своим саквояжем, долго не поднимал головы, потом глянул из-под лохматых бровей на Бориса как-то цепко и далеко не дружелюбно и хмуро ответил:

— Лагерное начальство приказывает мне лечить только тех, кто не безнадежен… не безнадежен для немцев. Таких не только разрешают лечить, но даже приказывают. — И, помолчав, добавил: — Вот как вас.

Борис, горько усмехнувшись, спросил:

— А без приказа вы не стали бы меня лечить?

— Не знаю, — пожал плечами Ташлык. — Я врач, а в лазарете очень мало врачей. Почти нет медикаментов. Больные и раненые гибнут ежедневно десятками. И какие люди!..

— А тут приходится возиться с моей персоной, — в тон ему проговорил Севидов.

— Если хотите… да.

— Но вы меня мало знаете.

— Да, мало, — согласился Ташлык. — Но я вижу, немцы делают на вас ставку. Я, правда, не знаю причины такой опеки, но то, что немцы хотят от вас чего-то гораздо большего, чем от других военнопленных, это и козе ясно. Возможно, надеются использовать ваше родство с генералом Севидовым.

— Эх, Феодосий Николаевич, Феодосий Николаевич, — грустно улыбнулся Борис, — все это действительно, как вы говорите, и козе ясно. Но я никакой не Севидов. Я — Семен Ручьев. Это так, и я буду на том стоять даже под угрозой виселицы.

— Умереть никогда не поздно… В любом положении надо искать возможность для борьбы, господин Ручьев, а не для смерти.

— Искать, — усмехнулся Борис — Вы сами видите, что я огражден от мира не только колючей проволокой, но и этими четырьмя стенами.

— И за колючей проволокой можно найти возможность. У вас есть в лазарете знакомые? Ну, может быть, сослуживцы?

— Вы сами знаете — Петр Дерибас и… Рябченко, — ответил Борис и внутренне вдруг засомневался: стоило ли так откровенничать с хирургом? Ведь откровенничает только он, Ташлык до сих пор ничего о себе нового не сказал.

Феодосий Николаевич, видимо, это почувствовал. Он долгим взглядом посмотрел на Бориса и впервые за все дни их знакомства улыбнулся. Но тут же резко погасил улыбку и сказал серьезно:

— Рябченко я не знаю, а Дерибас… Именно он упорно доказывает майору Ланге, что вы старший лейтенант Севидов, брат генерала Севидова. Он и мне говорил, что знает вас много лет.

— Чушь!

— Не знаю, не знаю. Попробуйте убедить в этом Дерибаса. Как бы ни было, а встретиться вам с ним необходимо.