Первую линию обороны Борис прошел удачно. Он уже слышал неприглушенный иноземный говор, рокот моторов, чувствовал запах чужого солдатского жилья. Недалеко от леса попались две походные кухни: значит, здесь скапливаются силы немцев.

Брезжил рассвет. Борис огляделся. Неподалеку тянулась траншея. Она вела к блиндажу, оборудованному в скалистом грунте на склоне изломанной серой горы, покрытой черным, оголившимся лесом. Кряжистые деревья неприятно поскрипывали на ветру. Ветер гнал по небу тяжелые облака, прижимал их к горам и с трудом переваливал эти облака за вершины. И шум ветра, и скрежет корявых веток, и беспорядочная пляска облаков наполняли сердце Бориса каким-то неясным беспокойством.

До его слуха донеслись обрывки немецкой речи, и неожиданно послышалась тонкая, дрожащая мелодия. Играли на губной гармошке. Пел низкий баритон, пел тоскливо, нагоняя грусть. Было странно слышать чужую песню в родных горах и так рано. Внезапный порыв ветра ослабил звук, и песня растаяла в голубоватой дымке. Борис даже испугался этой удивительной тишины раннего утра. Но вскоре за лесом послышались приглушенные редкие выстрелы.

Дальше Борис двинулся ползком. Его ладони горели огнем от острых камней, спина взмокла. Неожиданно Севидов потерял почву и свалился в окоп и в ту же минуту вздрогнул от неожиданности: в пяти метрах от него, облокотившись на бруствер, лежал убитый. Одной рукой он сжимал автомат, а другой прикрыл лицо, словно защищая глаза от яркого света. Казалось, солдат уронил голову от усталости, вздремнул на минутку… Пуля угодила ему в шею. Видать, разрывная… Рядом лежала пилотка.

Севидов осторожно оттащил тело и положил на дно окопа, потом взял автомат, пилотку. Он оцепенело рассматривал маленькую звездочку с выщербленным кусочком эмали. Борис осторожно, словно боясь потревожить, надел на голову солдата пилотку и присел рядом. Подумал: «Совсем недавно тут шел бой. Вероятно, этот погибший — разведчик».

Борис почувствовал, как у него ссохлось во рту, снял с пояса флягу, отвинтил крышку. Но он не успел сделать глотка. В окоп, едва не придавив Бориса, спрыгнул гитлеровец. Севидов на секунду растерялся. Немец был не менее ошеломлен неожиданной встречей.

Несколько секунд два человека, два врага, стояли лицом к лицу. За эти секунды Борис успел отметить дюжий рост фашиста, белесые ресницы и бесцветные выпуклые глаза. Мокрые волосы немца вылезли из-под пилотки и прилипли к виску, на котором пульсировала синеватая жилка, похожая на дождевого червя. Борис почему-то никак не мог отвести взгляда от этой пульсирующей жилки. У немца, застывшего в испуге, был приоткрыт рот, потрескавшиеся губы вздрагивали, и Борис ощутил тошнотворный запах нездоровых зубов.

Они стояли лицом к лицу в мелком полуразрушенном окопе, и глаза их медленно наливались звериной злобой.

Где-то в далеких тыловых городах и деревнях рождались дети, мчались по стальным рельсам поезда, по темному небу проносились падающие звезды, таща за собой горящие хвосты, и, глядя на них, влюбленные загадывали свои желания. Где-то в больших штабах генералы, склонившись над военными картами, намечали планы новых сражений.

Все это было бесконечно далеко от скалистого полуразрушенного окопа, в котором стояли два молодых человека, два врага, зная наверняка, что одному из них придется сейчас умереть…

Гитлеровец опередил Бориса — резким ударом ноги он выбил из его рук пистолет и навалился на него всем своим тучным телом. Они упали на дно окопа и яростно завозились. Борис с трудом вывернулся из-под своего противника и вскочил на ноги. Он стоял, прислонившись к стене окопа, и ждал, когда поднимется немец. Так, помимо сознания Бориса Севидова, в нем сработал железный мальчишеский закон: лежачего не бьют.

И снова они стояли друг против друга. Их разгоряченные лица были перемазаны грязью, перемешанной с кровью. Они снова на миг встретились глазами, и в этот миг Борис ясно уловил в бесцветных глазах фашиста страх перед роковой неизбежностью смертельной схватки.

Немец медленно надвигался на Бориса. Он шел, тяжело ступая сапогами, и в широкие их голенища сыпалась мелкая галька с бруствера окопа. И тут Борис заметил на поясе немца нож. В горячке схватки он забыл о своем кинжале, как, очевидно, и немец о своем. Борис бросился вперед, на мгновение словно приник к мышиного цвета тужурке и попытался выхватить нож. Но немец ловко перехватил руку Бориса и рывком заломил за спину. Борис вскрикнул от невыносимой боли. Видимо, уже почти зажившая рана в предплечье снова порвалась. И тут же тупой удар выбил из-под его ног почву.

Из Сухуми до небольшого селения Мартыновка у подножья хребта Степан с Аршаком добрались, когда солнце уже опускалось за лесистые изломы гор. В Мартыновке располагались тыловые подразделения дивизии, туда же с горных позиций доставляли раненых, формировались вьючные караваны с боеприпасами и продовольствием.

К своей радости, Степан увидел майора Ратникова. Тот стоял на берегу небольшой речушки и зычным голосом отдавал распоряжения командирам, которые поторапливали бойцов, грузивших на молчаливых мулов поклажу. Встрече с Рокотовым майор обрадовался не меньше.

— Как ты кстати, Степан! Очень кстати! В штаб дивизии? Вместе пойдем, — быстро говорил Ратников, не давая Степану раскрыть рта. — Штаб в каком-то Шандрише или Цандрише, язык сломаешь. Тяжко, видать, на перевалах. Мой полк едва доукомплектовать успели. Я ведь от Майкопа прорвался без батальона Сироты. Хлопцы прикрыли наш отход. Не знаю, вышли ли они сами из окружения. Мы сейчас в сторону Клухорского перевала идем. А я в горах как слепец без поводыря. Горы-то мне прежде приходилось видеть лишь на картинках да в кино, не только что воевать в них.

— А разве вы на перевал без проводников собираетесь идти? — удивился Степан.

— Есть проводники — два брата Залихановы. Но с военными альпинистами все же надежней.

— Братья Залихановы? — переспросил Аршак Петросян.

— Да, Мустафар и Хуссейн.

— Это же очень хорошо. Мы их знаем. Залихановы — опытные альпинисты.

— Мне нужны не просто опытные альпинисты, но и опытные командиры. Поэтому я особенно рад вам, друзья. — Ратников повернулся, услышав громкий хохот бойцов, столпившихся возле худого угрюмого ишака, привязанного к перилам небольшого мостика. — Василь! — крикнул Ратников.

— Слушаю, товарищ майор! — ответил густой голос, и от бойцов отделился высоченного роста сержант.

— Разыщи проводников Залихановых, и ко мне быстро!

— Да тут они, товарищ майор. Комедию разыгрывают.

Смех утих. Из толпы вышли одинаковые, словно близнецы, Мустафар и Хуссейн. Они были одеты в солдатские гимнастерки, обуты в крепкие альпинистские ботинки, на узких кавказских поясах висели кинжалы. Братья направились было к майору строевым шагом, но, узнав стоящих рядом с ним Степана и Аршака, как по команде, всплеснули руками и бросились навстречу друзьям.

Майор Ратников терпеливо выжидал, пока альпинисты тискали друг друга в не совсем нежных объятиях, потом, напустив на лицо серьезность, спросил:

— Что там за спектакль вы устроили?

— Да вот. — Мустафар достал из кармана пачку небольших листков и протянул их майору Ратникову. — Вместе с бомбами фашистские шакалы сыпят листовки, Адольфа Гитлера уже великим имамом объявили. Он, шакал проклятый, предлагает нам брататься с фашистами. Ну, Хуссейн дал листовку ишаку, а тот плюется.

— Плюются вроде верблюды, — сдерживая смех, сказал Ратников.

— Ишак тоже плюется, не хочет брататься с Адольфом Гитлером.

— Ну хватит, уничтожьте эту пакость. Пора в путь: уже темнеет.

— В путь сейчас нельзя, товарищ майор, — покачал головой Мустафар. — Ночью в горы идти нельзя. Я могу, Хуссейн, Степан, Аршак может, а весь полк — нельзя. Люди не знают гор, гибнуть будут. Надо рассвет ждать.

— Что ж, придется подчиниться. В горах вы хозяева. Посоветуйте бойцам, как лучше ночлег устроить. Пойдемте и мы. Вот под тем деревом травка хороша.