Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Поразительно! Представляю немецкого генерала в роли мюрида. Имамом Кавказа будет сам Гитлер? Поразительно. А ты, папа, тоже готовишься принять мусульманскую веру?

— Не смейся, Клаус, это серьезно.

— И все же? — сдерживая смех, допытывался Клаус.

— Время покажет.

— И на какой духовный сан ты рассчитываешь?

Доктор Берк не ответил. Он сидел насупившись, держа в зубах потухшую сигарету. Изредка с затаенной тревогой поглядывал на сына. Как быстро растут дети! Казалось, вчера Клаус едва доставал ногами до педалей велосипеда, а вот уже вымахал на голову выше отца. И с ним уже можно говорить о политике. «Я солдат, а не политик». Пускай, пускай похорохорится, пока идет война. Уж кто-кто, а он, доктор Берк, лучше самого Клауса знает, что у того за характер. Клаус будет политиком, Клаус не Ганс Штауфендорф. Тот с детства, от «Дойчес юнгфольк», до смерти останется военным. Ганса и в гроб положат в мундире и сапогах. Муштра — удел Штауфендорфов. А Клаус себя еще покажет, пусть только кончится война.

Они долго сидели молча. Легкий ветер нес прохладу от близкого озера. Шелестели листьями вершины деревьев, и этот шелест был похож на шум мелкого, несильного дождя. Пахло смолой и грибами.

Нет, не предстоящая поездка сына на фронт тревожила доктора Берна. Что-то серьезное происходило с Клаусом, особенно после смерти матери. Когда же образовалась трещина в отношениях доктора Берна с сыном? Сразу это произойти не могло. Наверное, это началось из-за того, что доктор Берк не обратил внимания на дружбу Клауса с Германом. Пресеки доктор Берк тогда эту дружбу, возможно, и не вселился бы в Клауса дух противоречия. Но главное — с каждым днем Клаус относится все с большей иронией ко всему происходящему. Нельзя сказать, чтобы доктор Берк совершенно не занимался сыном. Напротив, после того как этот его дружок попал в гестапо, доктор Берк попытался даже насильно подчинить Клауса своей воле, сломить его упрямство. Но странно, чем тверже он давил на волю сына, тем тверже и упрямее становился Клаус. И, к своему удивлению, доктор Берк стал постепенно сдаваться. Он понял: для воспитания сына в истинно арийском духе упустил момент, но надеялся, что жизнь германского народа, жизнь сверстников Клауса сделают свое дело. Ничего, вот поедет на Кавказ, опять встретится с Гансом, будут вместе служить. Возможно, там, на фронте, Ганс Штауфендорф сумеет все же повлиять на своего друга детства. Да и сам Клаус сможет убедиться в истинных целях национал-социализма. Поймет в конце концов, что́ германцы несут миру. Он это обязательно поймет, а сейчас не стоит говорить с ним о политике.

— Хорошо бы, сынок, остаться в Батуми, — мечтательно вскинув крупную лысую голову, проговорил доктор Берк. — Война пойдет дальше, в Персию, Индию… А что нам Индия? Что может сравниться с Кавказом! Верно? Тогда и Диану смог бы забрать к себе. На Кавказе ей было бы хорошо — горы, море! Жаль, что не дожила до этого твоя мать. — Доктор Берк, вздохнув, встал. — Ты все молчишь. Я понимаю, сынок, ты взволнован, хочется побыть одному. Я пойду.

Когда в конце тенистой аллеи затихли шаги отца, Клаус тоже вышел из беседки, спустился по узкой тропе к озеру, сел на корму яхты. Вода проснулась, и небольшие плавные волны побежали от кормы по широкой лунной дорожке. Клаус закурил. Ветер бережно подхватывал сигаретный дым, смешивал с туманом и прижимал к притихшей воде.

«И вот снова Кавказ. Неужели мне придется воевать против тех ребят? — взволнованно думал Клаус. — Но ведь я еду туда. И, пожалуй, нельзя отказаться. Да и что толку? Пошлют на другой фронт. Разве я хотел воевать на Крите? Хотел изучать эгейскую культуру. Наивный интеллигент! Вместо этого пришлось участвовать в операции «Меркурий» и в одной цепи с егерями пятой горнопехотной дивизии штурмовать аэродром в районе Малеме. Теперь Кавказ. Война неминуемо втягивает в свой водоворот. Что ждет меня на Кавказе? Война, которую ведут немцы. И я должен быть там, где решается судьба Германии».

Клаус злился на свою беспомощность, на свою ничтожность, на то, что не может, не имеет права распоряжаться своими поступками, самим собой.

Незаметно забрезжил рассвет. Клаус очнулся, услышав тихий разговор спускавшихся к яхте рыболовов. Они хорошо отдохнули, взбодрились крепким кофе и утренней прохладой. Рассвет им сулил тихое утро и удачный клев.

Глава вторая

1

— Быстрее, Борис, быстрее! — Ольга торопила старшего лейтенанта Севидова. Поезд ждать не будет. Начальник санитарного поезда отпустил ее всего на час: пока погрузят раненых.

Немцы захватили уже Большие Салы. А от них рукой подать до Ростова.

В душе Ольга надеялась, что мать успела эвакуироваться, увезла трехлетнего Ванюшку. Ведь у нее на Каме, в Чистополе, живет сестра. Конечно, там было бы безопаснее. Но как ей будет тяжело в этой военной круговерти с Ванюшкой…

Весной сорок первого мужа Ольги, лейтенанта Степана Рокотова, окончившего Краснодарскую кавалерийскую школу, направили на западную границу, в Молдавию. Ольга не хотела ждать, когда он устроится с жильем на новом месте. Молодой жене командира не терпелось стать самостоятельной. Но Ванюшке было всего полтора годика. Тащить его за собой бессмысленно. Пришлось оставить сына у матери в Ростове. Тем более что рассчитывали расстаться ненадолго, — уже в июле им обещали квартиру…

— Быстрее, Борис, быстрее! И зачем ты увязался со мной?

Борис Севидов ускорил шаг. Левой рукой он снимал пилотку и смахивал ею пот. Правая, забинтованная, рука висела на широкой повязке.

Ему было трудно идти вот так быстро. Ранение вроде пустяковое, но на неделю, а то и больше выбыл из строя. Утешало то, что попал он в ростовский госпиталь, где встретился с Ольгой. А сейчас вот увидит свой дом, внучатого племянника Ванюшку и Дарью Михайловну — жену брата.

Он так и не привык называть ее просто Дашей. Конечно, был тому причиной и возраст невестки — на десять лет она старше Бориса. Мешало и то, что всюду Дарью Михайловну называли по имени и отчеству. Она принадлежала к числу людей, в обращении с которыми никак не подходит даже добродушная фамильярность. Возможно, это объяснялось ее строгой внешностью. Борис почти никогда не видел Дарью Михайловну в каком-нибудь пестром платье. Носила она всегда костюмы строгих тонов. А кожанка и коротко остриженные волосы придавали ей сходство с плакатной женщиной — активисткой первых лет революции и гражданской войны. Разве что не хватало красной косынки.

Девчонкой Дарья Михайловна пришла в Стальную дивизию Дмитрия Жлобы. Принесла с собой невесть где раздобытые истрепанные книжки. Да так и осталась в одном из кавалерийских эскадронов… Собирала библиотеку, правдами и неправдами вырывая у молодого долговязого комэска Андрея Севидова скудные средства. Правда, командир и не жалел денег для приобретения книг. Просто денег почти не было в эскадроне. Нередко из невеликого жалованья покупал он книги, но не держал в своей холостяцкой квартире — нес в библиотеку. Редкими свободными часами любил комэск посидеть в походной библиотеке. Рылся в книгах, читал вслух Даше или сам ее слушая.

Вместе со Стальной дивизией они прошли немало дорог. Громили генерала Слащева в Крыму, шли через днепровский лед на помощь киевским арсенальцам, через калмыцкие степи вел их Дмитрий Жлоба под Царицын. Пришлось воевать и на Кавказе, когда в двадцать первом году преодолела восемнадцатая кавказская дивизия Жлобы почти непроходимый Годерский перевал и вынудила командование турецких войск без боя оставить Батум.

Пока Андрей в составе Стальной дивизии воевал на фронтах гражданской войны, Борис с отцом и матерью жили в станице Раздольной. Непонятно, кто и когда дал станице такое «раздольное» название, — всего десятка полтора казачьих куреней вдоль извилистого берега реки Маныч, впадающей в близкий Дон. Очевидно, такое название дали донские казаки своей станице потому, что вокруг — от горизонта до горизонта — простирались раздольные ковыльные степи. Издалека станица угадывалась по огромным ветлам, растущим по обоим берегам реки, да черешневым садам, скрывающим от разъяренного сальского солнца казачьи хаты. А когда Андрей Севидов в двадцать четвертом году вернулся в родную станицу вместе с женой Дарьей Михайловной и четырехлетней дочкой Ольгой, то удалось ему через добрых людей разыскать лишь братишку Бориса. Шастали еще и в ту пору по Дону и Кубани разных калибров батьки и атаманы. Выведали, что в станице живут родители красного командира. После их налета Борис Севидов больше не видел ни отца, ни матери. В памяти осталась ветла, упавшая в реку: эта ветла росла возле их хаты. Борис не знал, почему упала ветла: то ли ветер свалил могучее дерево, то ли воды реки подмыли корни. Своими ветвями дерево лежало в воде, а корни его торчали на берегу, держались в земле. Ветла жила, даже упавшая. От весны до поздней осени ветви были зелеными, и река, на которой лежали они, промывала, прочесывала их прозрачной водой. Возле этой ветлы и похоронил сосед Семен отца и мать. Никто не плакал над могилой, кроме Бориса. Никого не было у могилы, кроме соседа Семена. Он увел Бориса к себе в хату, не утешал, только гладил жесткой ладонью нечесаные волосы мальчишки и приговаривал:

7
{"b":"241654","o":1}