Помидоры были теплые, но кисловатый их сок утолял жажду.

За день миновали несколько горных селений, в которых сонливо текла уже забытая мирная жизнь. Ольга и Борис успели повидать разрушенные дома, задыхались тошнотворной гарью в городах и станицах, видели сожженные поля перезревшей пшеницы и теперь удивлялись этому мирному уголку земли.

Уже ночью они перешли неглубокую говорливую речку. Узкая тропа зигзагами поползла в гору. Небо светлело. Но это был не тот нежно-розовый свет, которым окрашивает кавказское утреннее солнце летние горы и леса. Небо над горами зловеще багрянилось. Это пылал лес.

Деревья, словно живые, метались в пламени, а вокруг громыхали орудия, будто кто-то аккомпанировал этой фантастической пляске на гигантских барабанах.

— Туда надо, за реку, — махнула рукой Лейла.

Они спустились по крутой тропе в глубокое ущелье, пересекли вброд мелкую холодную речку и почти в полной темноте двинулись дальше, ориентируясь по клокочущим звукам воды.

Внезапно из-за выступа скалы и откуда-то сверху их осветили сразу несколько лучей карманных фонариков.

— Стой! Кто идет? — раздался властный голос.

Путники молчали, прикрыв ладонями лица от слепящих лучей.

— Отвечай, кто такие?! — повторил голос из темноты, и на тропу вышел высокий красноармеец с винтовкой наперевес. Он подошел к Борису и, заметив кубики в петлицах, опустил винтовку, официально потребовав предъявить документы. — Гаси свет! — крикнул он куда-то в сторону. Сам же включил висящий на шее фонарик, осветил удостоверение Бориса. — Старший лейтенант Севидов? Любопытно.

— Скажите, кто вы? — спросил Борис.

— Это вам объяснит командир. Следуйте за мной.

Их привели в довольно обширную пещеру. После темени даже тусклый свет коптилки, сделанной из снарядной гильзы, показался ярким. Возле большого плоского камня, на котором мигала коптилка, стояли командиры. Свет освещал невысокий изломанный свод, по которому метались причудливые испуганные тени.

— Осторожнее, не наступите на людей, — предупредил конвоир.

Только теперь Борис разглядел в пещере спящих людей, укрытых шинелями. Осторожно ступая, он подошел ближе к командирам. Один из них — высокий, чуть сутуловатый капитан — всмотрелся в Севидова, развел руки и шагнул навстречу.

— Что за черт, никак Борис! — вскрикнул он, но тут же осекся и продолжал шепотом: — Ты откуда свалился, Севидов? И женщины с тобой! Ольга Андреевна? Да откуда же вы? Не узнаете, что ли?

— Марат! — удивленно воскликнул Борис. — Смотри, Оля, это же капитан Сирота!

— Вас трудно узнать, Марат Иванович.

— Это верно, Ольга Андреевна, отощал я малость и зарос. А вы как здесь очутились?

— Санпоезд уничтожили фашисты. К своим пробираемся.

— Вот и мы прорываемся.

— Где дивизия?

— Спросите, где полк, — не знаю. На Маныче мы нашим полком прикрыли дивизию. Она на Майкоп пошла. Ну а мы пробивались через Армавир. Там уже мой батальон полк прикрывал. Майор Ратников тоже на Майкоп пошел, а нас отрезали. Связь и с полком, и с дивизией потеряна. Кругом немцы. Днем прячемся, отсиживаемся, а ночами идем на юг.

— Но сейчас ночь, почему же отсиживаетесь? — спросил Борис.

— Да вот сегодня задержались… Видите, пацанов сколько, — указал капитан Сирота на спящих.

— Это дети?! — удивилась Ольга.

— Да, из армавирского детдома. Сегодня здесь, в ущелье, наткнулись на них. Семьдесят мальчишек и девчонок. Сопровождающий их воспитатель пять дней назад ушел в аул за продуктами — и до сих пор нет. Что с ним — неизвестно. А пацанва ждет. Самые старшие у них Вова и Педро. Им уже по двенадцать лет. Трое суток пацанва ничего не ела, кроме ягод. Ну хоть сегодня мы их накормили чем могли.

— А почему Педро? — спросила Ольга. — Не русский?

— Испанец. Их двадцать пять человек — испанцев. Семь девчонок и восемнадцать пацанов. С тридцать восьмого года у нас живут. А всего семьдесят человек. Что теперь с ними делать — ума не приложу. Сами бы мы прорвались. У нас три «максима», двадцать пять автоматов, одно противотанковое ружье. Ну и винтовки, конечно, есть. Люди страшно устали, но все равно, думаю, мы прорвались бы. А теперь…

— Теперь тем более обязаны прорваться, Марат Иванович, — проговорила Ольга.

— Да я понимаю, — с досадой ответил капитан Сирота. — Но куда двигаться? Хотели к Кисловодску и потом через Нальчик к Орджоникидзе, но немцы уже у Минвод и Пятигорска.

— Надо идти к верховьям Малки, — предложила Лейла, — а там через какой-нибудь перевал выйдем в Грузию.

— А может быть, все же пойдем к Майкопу? — проговорил Борис. — Может быть, дивизию найдем.

— С детьми к Майкопу не пройти, — покачав головой, сказал капитан Сирота. — Да и где теперь наша дивизия…

Генерал Севидов с крутого берега реки Белой наблюдал за переправой войск по только что наведенному мосту. В горах Кавказского заповедника выпали ливневые дожди. Вздувшиеся потоки Белой стремительно неслись в Кубань.

Брови, ресницы, скулы генерала были покрыты коричневой пылью. От частого курения его подташнивало. Комдив не спал уже несколько суток. Все это время дивизия, отбиваясь от наседавших немцев, отступала на юг. Полки, батальоны, роты цеплялись за всякий мало-мальски выгодный рубеж. Но в этой ровной, как полигон, кубанской степи почти не было таких рубежей. То и дело подразделения и целые полки попадали в окружение. Прорывались с боями, переправлялись через большие и малые реки. Порой случалось так: выйдет подразделение к реке, а ее уже форсируют немцы, отойдет рота или батальон в сторону и переправляется параллельно с противником, чтобы снова попытаться закрепиться. Но держать рубежи фактически было нечем. Гибли люди, выходила из строя и без того малочисленная техника. Пополнение ждать неоткуда: в армии сейчас нет резервов. А непрерывные атаки немцев надо отражать. Следовало принимать какое-то самостоятельное решение. Сейчас единственно правильный выход из создавшейся ситуации виделся Севидову в том, чтобы переправить через реку Белую все, что можно, и закрепиться на подступах к нефтяному Майкопу. За Майкопом начинаются предгорья Главного Кавказского хребта, там танкам Макензена все труднее будет безнаказанно обходить войска. Горы должны помочь остановить врага. Как ни больно, но отступать, видимо, придется к хребту. Не случайно уже после Маныча из дивизии отозвали в штаб Закавказского фронта альпинистов. Значит, не исключена горная война на перевалах…

По наведенной переправе шли войска. Все торопились проскочить мост и оторваться чуть дальше от реки, чтобы занять наскоро оборудованные саперами оборонительные рубежи на подступах к Майкопу. Потом, перед подходом немцев, надо будет успеть взорвать мост. Здесь на берегу гитлеровцев должны задержать бойцы майора Ратникова.

Стоящий рядом с генералом лейтенант Осокин то и дело тревожно поглядывал в небо и прикидывал, где в случае бомбежки укрыть генерала.

Слева и справа от дороги саперы уже рыли окопы, спешили использовать короткое затишье.

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — услышал Осокин знакомый голос. Из просторного свежевырытого окопа вылез ефрейтор Кошеваров. С тех пор как они виделись в последний раз на Маныче перед взрывом плотины, ефрейтор сильно изменился: щеки ввалились, курносый нос заострился, на почерневшем от злого солнца лице резко выделялись сивые усы, уже успевшие слегка порыжеть от махорки. Ефрейтор счастливо улыбался, видя живого и невредимого лейтенанта. Кошеварову хотелось обнять спасенного на переправе парня, но он не решался сделать это в присутствии генерала.

Не успел Осокин шагнуть к нему со словами: «Да ты усы отпустил, не узнать», как из-за близкого горбатого горизонта появились «хейнкели».

— Прошу в укрытие, товарищ генерал! — крикнул Кошеваров.

— Черт принес! — выругался Севидов, глядя на приближающиеся самолеты. — Неужели не дадут переправиться?

— Я вам говорю или кому? — строго закричал Кошеваров. — Что же это, товарищ лейтенант, хоть вы прикажите комдиву!