Сейчас Дерибас его непременно узнает. Вся надежда на конспирацию рушилась…

Дерибас ловко орудовал черпаком, разливая в миски, жестяные банки, кружки вонючую похлебку. Он сопровождал свою работу веселыми прибаутками: «О, чернявенький! Тебе, кацо, по блату суп харчо. Вкалывай получше, потом шашлык получишь. А ты, видать, с Рязани — ешь пироги с глазами. А ты, белобрысый, чего такой сердитый? Получай щи — пузо полощи. Налетай! Не зевай! Отращивай пузяры!»

Когда очередь дошла до Бориса, их глаза встретились. Дерибас осекся и замер с черпаком в руке. Борис понял, что сейчас произойдет непоправимое, если Дерибас выдаст его.

— Ну что, Петро, уставился, как на икону? — первым обратился к нему Борис. — Не узнаешь? Я же Семен Ручьев. Чи забыл, как рыбцов таскали в Кочетовке?

Пленные с любопытством наблюдали за этой сценой. Дерибас поставил ведро и с черпаком в руке бросился к Борису.

— Вот так встреча! Здорово, Ручьев! Держи, Семен, свою порцию, — приговаривал Дерибас, наливая в чашку баланду. — Ешь, Семен. Поправляйся. Вон как дошел — совсем, что та чехонь после нереста. Оно бы, конечно, вяленого рыбца сейчас…

Дерибас смотрел, с какой жадностью Борис набросился на еду, потом оглядел барак, словно что-то отыскивая, и указал черпаком в сторону окошка:

— Там. — Дерибас прошел вдоль нар и крикнул лежащим на досках пленным: — А ну, архаровцы, подвинься, уступи место моему другу! Быстро, быстро!

Лежащий на нарах красноармеец с перебинтованный плечом сделал усилие приподняться.

— Прекрати, Дерибас! — крикнул Борис. Он оставил недоеденную баланду и подошел к нарам. — Лежите, товарищ. — И повернулся к Дерибасу: — Тебя кто просит? Обойдусь и без твоей опеки!

В бараке зашумели. Но внезапно все стихло. Раненые поспешили занять свои места. Только слышалось:

— Кабаневич!

— По местам!

— Староста идет!

К Борису подошел сухопарый низкорослый мужчина и, поправив на горбатом носу очки в роговой оправе, строго обратился к Дерибасу:

— Что здесь происходит?

— Не видишь, очкарик? Человека устраиваю.

— Вы, господин Дерибас, не командуйте тут. Ваше дело…

— Я те дам мое дело! — Дерибас замахнулся на старосту черпаком. — Еще похрюкай, свинья поганая! Чтоб мой друг, Семен Ручьев, с такой раной на верхотуру лез?

— Здесь все раненые, и ни для кого не должно быть привилегий, — не сдавался Кабаневич.

— Я те дам привилегии, сука! — снова замахнулся черпаком Дерибас.

Неизвестно, чем бы кончилась эта стычка, но раненый красноармеец все же, пересилив боль, сумел подвинуться и высвободить небольшое пространство у окна.

— Ложитесь, товарищ Ручьев, — обратился он к Борису, — уместимось як-нибудь. Шо ж робыть!

— Вот так-то, — успокаиваясь, проговорил Дерибас, презрительно глядя на Кабаневича. — Я своего друга в обиду не дам. Ложись, Семен. И не бойся этого хмыря болотного. Я тебя в обиду не дам. Все устрою, все будет чин чинарем. Я к тебе сегодня зайду.

Дерибас забрал свое ведро и направился из барака. Дождавшись, когда тот ушел, Кабаневич, поправляя на носу очки, вежливо обратился к Борису Севидову:

— Я не знаю, кто вы, господин Ручьев, и какое отношение имеете к этому грубияну, но предупреждаю: в палате должна быть дисциплина одна для всех.

Кабаневич направился вдоль нар. Борис попробовал устроиться поудобнее. Сосед по нарам неловким движением подгреб к Борису солому, помог уложить раненую руку. Борису стало немного легче. Поблагодарив соседа, он закрыл глаза, но сон не шел к нему.

Борис вспоминал события, начиная с того злосчастного утра у перевала Квиш, когда, оглушенный, потерял сознание после рукопашной схватки. Ему так и не удалось пройти через перевал Квиш, добраться до своих и сообщить, в каком положении находится батальон капитана Сироты и что с ним дети…

С того самого утра продолжается калейдоскоп кошмарных событий, завершившихся тем, что он в руках у немцев, он — в плену! Что еще ждет его? Почему он не погиб у перевала Квиш? Почему не попытался выброситься из грузовика на мосту через Дон? Самоубийство? Да. «Последнее, что покидает человека в жизни, — это надежда». На что можно надеяться, лежа с раненой рукой в этом грязном лазарете? А если немцы дознаются, что он родной брат генерала Севидова? Ведь Дерибас это отлично знает. Кто он теперь, этот добродушный казак из Кочетовки?..

— Товарищ старший лейтенант, — вывел Бориса из раздумья тихий голос соседа, — я вас сразу признал.

Борис настороженно молчал.

— Та вы не бойтесь, — продолжал шептать сосед. — Я Рябченко. Петро Рябченко. Я був ординарцем у старшего лейтенанта Рокотова. Я ж вас гарно знаю.

— Вы меня с кем-то путаете, — ответил Борис.

— Та ни. Вы ж старший лейтенант Севидов. Тикы не бойтесь меня. Хиба я враг, чи шо?

Борис повернул голову, пристально всмотрелся в изможденное лицо красноармейца. Теперь он уловил в нем знакомые черты. Это был действительно красноармеец Рябченко — ординарец Степана Рокотова. Борис вспомнил, с какой любовью этот украинский паренек рассказывал о родной «Котляривки», о матери, о невесте, что остались «пид нимцами» на Северском Донце. Каким-то внутренним чутьем Борис поверил этому парню и, уже не скрываясь, спросил:

— Как ты попал сюда, Петро?

— А хиба старший лейтенант Рокотов вам не рассказывал? Мэнэ ж ранило туточки, у Ростови. Сховалы мене у погриби. Тикы ж нимци найшлы. Трохи-трохи тетку Софу не расстреляли за то, шо ховала меня. Ось так у цэй проклятущий лазарет попал.

— И что же тут лечат?

— У могилу готовят. Ось побачите, як тут лечат. Ось, дывыться, Дерибас лекаря ведэ. Вы Дерибаса не бойтесь, це хитрюга така, шо… А нашему брату помогае. То вы сами побачите. Тут мало гадов. И лекарь — чиловик гарный.

При приближении Дерибаса с врачом Рябченко умолк, закрыв глаза, притворился спящим.

— Сюда, сюда, Феодосий Николаевич, — говорил Дерибас, ведя под руку врача, стройного, красивого мужчину с лохматыми бровями. — Вот мой старый друг, помогите ему. Я в долгу не останусь.

— Оставьте, господин Дерибас — Феодосий Николаевич высвободил свою руку и подошел к Борису. — Ну что там у вас?

Стиснув зубы, Борис терпел, пока врач осматривал рану.

— Дело дрянь, — наконец проговорил тот.

— Руку можно спасти? — спросил Севидов.

— Не знаю, любезный. Рана запущена. В других условиях, возможно…

— Феодосий Николаевич, я все сделаю, — вмешался Дерибас. — Только вылечите. Я…

— Что вы, господин Дерибас! — отмахнулся врач. — Нужна операция, а у меня, кроме йода и бинтов, ничего нет.

Феодосий Николаевич сделал перевязку, сложил свой нехитрый инструмент в саквояж и, уходя, сказал:

— Попробую уговорить лагерное начальство, но не обещаю. — И повторил: — Скрывать не хочу — дело дрянь.

Дерибас задержался возле Бориса. Он подсел к нему на нары и, оглянувшись по сторонам, зашептал:

— Ты не бойся, Борис. Я что-нибудь придумаю. На-ка вот. — Дерибас достал из кармана завернутый в немецкую газету кусок сала. — Ешь.

— Уйди, — простонал Борис — Я подачки от немецких холуев не принимаю.

— Ладно, ладно словами бросаться. Подыхать прикажешь? Надо и здесь выжить. Вон их, братков наших, каждый день десятками зарывают…

— Уйди прочь.

— Я уйду, только скажу тебе: разве ж немца одолеешь глупым упрямством? Фриц хочь и силен и хитер, а и его обхитрить можно, если мозгой шурупить. — Дерибас сунул под солому сало и неслышно удалился.

Надежда Бориса Севидова скрыть свое имя не оправдалась. Уже на следующий день его перевели в соседний барак и поместили в отдельной комнате. Комнатка была небольшая, но чистая и светлая. Солдатская кровать застелена серым одеялом. Стол, стулья, даже занавески на окнах.

Несколько дней Бориса не беспокоили. Аккуратно, три раза в день, ему приносили горячую пищу. Его навещал врач Феодосий Николаевич Ташлык.

Борис понимал, что такое обращение с его персоной не случайно. Очевидно, немцы узнали о его родстве с генералом Севидовым. И помог им в этом не кто иной, как Дерибас. Ясно, что немцы не упустят возможность извлечь из этого родства какую-то выгоду.