Уверенность сменялась сомнениями, радость открытия — тревогой, необходимо было с кем-то посоветоваться, и Федченко попросил прийти к нему в палату капитана-инженера Гаврилова.

Тот пришел, и конечно, с кульками гостинцев, которыми уже была забита тумбочка Федченко. Узнав, зачем он пригласил его к себе, Гаврилов удивился и даже рассмеялся, но как только разобрался в расчетах, озадаченно умолк. Сел на постель, благо никого из медперсонала не было, и склонился над разложенными на белом табурете листами.

— Нет, — поднялся он, — не могу поверить... И так просто?.. Если все верно, то это здорово! — Покосился на Федченко: — Ну, ты и изобретатель! Хотя, я слышал, у тебя отец академик...

— Не только отец, — неопределенно отозвался Федченко, но Гаврилов вполуха слушал его и все всматривался в испещренный формулами листок.

— Нет, боюсь поверить, боюсь сглазить, — и Гаврилов постучал пальцем о деревянную тумбочку. Уходя, обратился почти просительно: — Ты уж, Паша, выздоравливай побыстрее... Вместе прикинем все сначала на макетах, а потом прямо на стартовой площадке.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — шутливо козырнул Федченко, а когда за Гавриловым захлопнулась дверь палаты, довольный откинулся на подушку.

Не понял или не расслышал Гаврилов слов: «Не только отец...» А ведь Федченко имел в виду своего деда, деревенского кузнеца, которого односельчане называли малопривычным в обиходе словом «изобретатель».

Нет, неверно говорят, будто беда ходит не одна, а радость в одиночку, нет! В тот же день, когда Гаврилов ушел от него, несказанно обрадовав его своей поддержкой, Федченко получил письмо от Любаши — хорошее, нежное и умное письмо. И Павлу казалось, что нет сейчас на свете человека счастливее его.

Подполковник Смирнов сидел в своем кабинете и просматривал стопку документов, лежавших перед ним.

«Много пишут, — думал он. — Войска только становятся, и каждая служба старается дать указания, рекомендации, советы».

Внимание привлек приказ командира части о двухнедельных сборах всего руководящего состава для изучения ракетной техники. К приказу был приложен список.

«Климов, Смирнов, Василевский, Бодров...» Дальше Смирнов не стал читать. Взял папку и направился в кабинет к командиру.

Климов стоял у окна, глядел на низко проплывающие облака.

— Вот, Михаил Иванович, дела-то какие, — и кивнул туда, за окно, — дождь идет вторые сутки, и прогноз показывает, что он не перестанет в ближайшие три-четыре дня.

Климов озабоченно побарабанил по стеклу.

— Утром звонил маршал. Категорически требует ускорить подготовку стартовых подразделений.

Смирнов молча протянул приказ по части о сборах руководящего состава. Климов взял его в руки, посмотрел.

— У вас есть возражения? — В голосе Климова было недоумение. — Учиться все должны. Ракета, дорогой Михаил Иванович, представлена в наше распоряжение не для того, чтобы ею любоваться... Мы с вами должны ее знать в первую очередь, и лучше других. Мы — руководители, прежде всего. Поедем в учебный центр и две недели будем учиться, а затем сдавать зачеты. Именно зачеты. Принимать их будет комиссия, определенная также приказом по части. Или вы не согласны, Михаил Иванович? — Климов прямо смотрел в глаза начальнику политотдела.

— Я полностью согласен с вами. Учиться надо, нет спора, но почему при подготовке этого документа вы ни мне, ни моему заместителю не показали приказ? Дело тут не в самолюбии и не в форме, — продолжал он, — политотдел имеет свой план работы.

— Я это сделал сознательно, — перебил Климов. — И не потому, что я игнорирую или не понимаю роль политотдела...

И замолчал, пристально рассматривая сбегающие по стеклу струи.

— Знаю я, Михаил Иванович, по себе знаю, как трудно заставить руководителей изучать технику, да еще на сборах. У каждого найдутся сотни уважительных причин. Сейчас я не могу никому дать какую-либо поблажку. Только сборами, жестким приказом я посажу всех в классы и заставлю учиться. Ракетами я занимаюсь с сорок седьмого года и постоянно учусь, учусь, учусь... Может, вам кажется, что я применяю слишком грубые, не товарищеские меры, но это заставляют меня делать обстановка и необходимость, сами понимаете: руководящий состав части в большинстве своем пришел из других родов войск. Лучше сейчас, в начале, мы используем силу приказов, чтобы потом люди, познав ракету, не нуждались в наших приказах для ее освоения.

Полковник Климов подошел к Смирнову.

— Михаил Иванович, только вам одному признаюсь: мне очень трудно. Ведь у меня нет инженерного образования. Знаете, как трудно мне давались электрические схемы! Ночи напролет просиживал, и так до тех пор, пока не почувствовал — все, ракета теперь моя. Покорилась, голубушка! Вот когда у вас, Михаил Иванович, и у других будет пройден этот рубеж, — вы сами каждый день будете находить время для работы с учебником, инструкциями, посмотрите: потянет выискивать новое, что-то вспомнить, чем-то пополнить свои знания.

— Все это так, так, — нетерпеливо проговорил Смирнов, — но это не оправдывает факт с приказом. И тут дело не во мне. На сборы привлекаются командиры и заместители по политчасти, заместитель по тылу, инженеры. А кто же будет командовать?

Климова эти доводы не смутили:

— Каждый командир обязан так поставить дело, чтобы его двухнедельное отсутствие не повлияло на ход обучения и воспитания личного состава. Есть достаточно способных людей. Работать они будут не хуже, а, может, отдельные даже и лучше своих начальников. Мы обязаны верить людям. И еще мне хочется сказать, Михаил Иванович, раз разговор такой получился. Сейчас, когда идет бой за своевременное выполнение задачи, поставленной Центральным Комитетом и Министром обороны, есть кое-что такое, что неизмеримо выше наших с вами личных недовольств и обид.

Михаил Иванович готов был сто раз простить Климову и его горячность, и скоропалительность некоторых его решений, в том числе и вчерашнего, которое побудило к этому не очень приятному объяснению между ними, однако в интересах дела и в интересах самого Климова Смирнов сказал:

— И все-таки, Владимир Александрович, прошу в будущем не обходить политотдел в таких важных вопросах.

— Хорошо. Я понял вас, — уже сухо проговорил Климов и вынул из кармана большие серебряные часы. — Мне пора ехать.

Смирнов медленно поднялся со стула, взял приказ, положил его в папку и молча направился к двери.

— Подождите, Михаил Иванович, подождите, — попросил Климов, — все хочу спросить вас: почему вы не носите Звезду Героя? Честное слово, я тут не понимаю вас. Золотая Звезда не украшение, а символ мужества... Каждый должен не только знать начальника политотдела, но и видеть, что он боевой офицер! Кстати, это и уставом предусмотрено, а его никто не должен нарушать.

Зазвонил телефон. Полковник поднял трубку:

— Слушаю вас. Да, я. Хорошо. — И повесил трубку. — Сегодня в пятнадцать ноль-ноль нас с вами, Михаил Иванович, просит прибыть секретарь обкома партии... В тринадцать выезжаем.

Вернувшись к себе, Смирнов сел за свой стол, задумался. Ему хотелось наедине осмыслить разговор с командиром. Да, ракетчики обладают огромной мощью, выполняют задачи особой важности, а значит, должны иметь повышенное чувство ответственности. А кроме того, они находятся в состоянии постоянной — это надо особо уяснить! — боевой готовности, они в мирное время — как на фронте. Командир прав, задача сейчас в том, чтобы найти соответствующие формы партийно-политического влияния.

Стук в дверь прервал его раздумья. На пороге стоял подполковник Сырец.

— Здравствуйте, Михаил Иванович! Приехал я уже давно, но все никак не удавалось поговорить. Никогда не думал, что придется служить вместе.

Он сел без приглашения за стол, развалившись, закурил.

— Ну, как там наша Галя? Приедет ли сюда?.. Я не советовал бы тебе вызывать ее из Москвы в такую дыру. Да и сам ты долго здесь не задержишься. Павел Иванович не оставит тебя...