Собственно, только этим и исчерпываются печатные сведения о необыкновенном докторе Терентии Трифоновиче Трифонове. Еще приводится эпизод, окончившийся для него неудачей. Два его пациента, оба — царедворцы, обещали ему представить его императору Александру, но так и не представили. Почему? Это остается тайной, которую пытаются объяснить тем, что царедворцы как бы застыдились, потому что чувствовали, что Трифонов — порядочный шарлатан. Неудовлетворительность объяснения бросается в глаза. Во-первых, сами-то они пользовались его услугами, значит, считали их действенными; во-вторых, последние годы царствования Александра Первого были вообще вполне благоприятной эпохой для карьеры шарлатанов разного типа, особенно мистического: с одной стороны — Татаринова и баронесса Крюднер, с другой — Анна Орлова-Чесменская и архимандрит Фотий. Так что дело, конечно, не в этом. Не без труда нам все-таки удалось добиться и в этом деле, как и в других, установления исторической правды путем обращения преимущественного внимания на бороду доктора Трифонова.

Ни одним намеком нигде до сих пор мы не заподозрили загадочного доктора в злоупотреблении доверием больных и в поступках, противных нравственности. Несомненно, однако, что он, не будучи семьянином, не был застрахован от случайных увлечений. Одно из таких увлечений постигло его как раз перед решительным моментом его карьеры — за неделю до предложенного представления его императору. Имя его пациентки для истории потеряно; известно только, что она была женщиной уже в годах, но не утратившей темперамента юности. В один из сеансов она решила во что бы то ни стало удержать доктора, спешившего навестить еще несколько больных. Как он ее ни убеждал, она не слушала никаких резонов и, руководясь чувством ревности, ухватила его за бороду, намотав ее на руку, и таким путем лишила свободы передвижения. Сначала Терентий Трифонович старался воздействовать ласковым словом убеждения, затем прибег к словесным угрозам, наконец попытался вырваться, — но никогда еще мужчина не был в таком беспомощном и таком унизительном положении. Будь борода Терентия Трифоновича обыкновенной, то есть восстановимой, он мог бы в крайнем случае ею пожертвовать, в уверенности отрастить ее вновь через некоторое время. Его же борода была исключительной и невосстановимой, на отращение которой он затратил не месяцы и годы, а всю свою жизнь, начиная с появления первого пушка на подбородке. При этом она была для него существенно необходимой, как бы одним из признаков и доказательств его таинственной посвященности: о ней все знали, ей придавали огромное значение, и, быть может, не напрасно, — быть может, природа действительно вложила в нее запас своих никому точно не ведомых сил. Не известно ли нам из Библии, что таковыми именно чудодейственными свойствами обладала шевелюра Самсона? И не обратился ли в беспомощного младенца этот герой, когда Далила обкорнала ему кудри?

Говоря коротко, приблизительно то же самое случилось и с Терентием Трифоновичем. Нам неизвестны подробности его борьбы с Далилой — известен только исход этой тяжелой истории. Можно предположить, что в пылу борьбы Терентий Трифонович рванулся слишком сильно, еще проще думать, что жестокая женщина, видя неуспех своих чар и боясь, что доктору удастся освободиться и благополучно ускользнуть к ее соперницам, схватила ножницы и, сведя мистическое к обыденному, превратила талисман Терентия Трифоновича в коротенькое социал-демократическое оперенье. Свершилась трагедия. Остался ли хвост в руках Далилы или унесен с собой потерпевшим — не играет никакой роли в этой забавной, но печальной истории.

Рассказав то, что положительно нами установлено, не будем фантазировать о дальнейшем. Весьма вероятно, что сам Терентий Трифонович навсегда или временно отказался от чести быть представленным августейшему монарху, которому уже было доложено об оригинальных и редко встречающихся качествах загадочного врача. Так как дело происходило в 1823 году, то ясно, что за два года он все равно не успел бы восстановить утраты даже в скромной степени, а преемник монарха, Николай Первый, решительно никакой склонности к мистике не проявлял. Столь же возможно, что оба сановника, узнав о случившемся несчастьи, отказались оказать Трифонову обещанную услугу: экспонат потерял значительную долю занимательности. Нет сведений и о том, продолжалась ли с прежним успехом практика Терентия Трифоновича или он ее утратил и поступил на государственную службу рядовым чиновником, тем использовав прежние связи. И вообще дальнейшее интереса для серьезного исследования не представляет.

Если же подойти к этой загадочной истории с любознательностью научно-медицинской, то придется признать Терентия Трифоновича первым или одним из первых врачей-магнетизеров, а по теперешнему — гипнотизеров. При этом, если лампадное масло считать случайной и незначащей условностью, а массаж — приемом второстепенного значения, то относительно бороды не может быть спора: она, несомненно, являлась тем искусственным зрительным раздражителем, который вызывает бездейственность зоны внимания и способствует автоматизации нервно-мозгового процесса, свершающегося в цепи нейронов на разных уровнях симпатической и центральной нервной системы, в то время как ассоциативные центры зоны внимания служат обычно лишь для связи между центрами представлений, то есть центрами чувства сознания. Если высказанное положение недостаточно убедительно для читателя, то можем подкрепить его указанием на то, что в случае с Далилой Терентию Трифоновичу, очевидно, не удалось локализовать и изолировать ее зону внимания и ограничить ее представление лишь качественными символами памяти, хранящимися, как известно, в корковых центрах органов чувств. Но этому вопросу мы предполагаем посвятить особую статью.

В поисках старинных документов, от каковой страстишки никак не отделаешься, натолкнулись мы на правильную тетрадочку, писанную почерком весьма разборчивым, почти что писарским. Начавши читать — до конца не отрывались, настолько показалось интересным. Из этой тетрадки приведем здесь подлинный рассказ очевидца, достаточно страшный, что на ночь его лучше и не читать. Происходит дело с небольшим сто лет назад, записано же — судя по стилю — немногим позже, хотя возможно, что рукопись в наших руках не первоначальная, не авторская, а позднейший список сего любопытнейшего документа. Знаки препинания расставлены нами сверх бывших.

«…Мороз простирается по телу, когда представляю себе на глазах моих происшедшее! А как участие темных сил допустить неуместно и прилично только необразованному простолюдину, отнести же токмо к случаю не решаюсь, — то и излагаю бывшее в его доподлинности, как оное видел, а именно: исполнилось дерзостное обещание, данное мне и моей попадье человеком неразумным и отчаянной жизни.

Имя этому господину было Голованов, во крещении Димитрий, и служил регистратором в канцелярии Святейшего Синода, который чиновник записывает бумаги в книгу входящую или исходящую, не являясь лично никакой персоной, а, напротив, малой сошкой и всем подначальной. И вот при такой должности имел язык боек, а и не скажу чтобы совсем не забавен и даже остер. Происходил из семинаристов, и хотя был уже не молод, но сохранял качества студентов семинарии, почему дома, сняв служебный фрак, любил наряжаться в одежду прежнюю, то есть мухояровый сюртук, сапоги повисшие, штаны и куртку серого сукна толстейшего, как у будочников, о ближайшем же к телу белье и говорить нечего! Если было цело оное, то так тонко и так нежно, как холст, что у добрых людей по полам расстилается.

В отношении прочего также проявлял старые привычки, свойственные бурсе, а именно держал в почете гнусный порок, именуемый иносказательно собриетас[208], попросту — выпивахом, изощренно говоря: кви плюс бибат[209] — молодец, как в древности у греков, во времена варварства и геройских подвигов. Так что нередко, особливо же после получки нещедрого жалованья, домой под вечер возвращался весьма насыропившись и произнося слова, приводить которые здесь неуместно.