То, что произошло дальше, трудно поддается описанию. Сильным рывком втащенная под одеяло, крыса не сразу нашла выход.

При свете лампадки по комнате металась фигура в колпаке, потом еще несколько сбежавшихся на крик странных человеческих фигур со щетками, сапогами, березовыми поленьями. Коротко говоря, любознательный пасюк спасся только чудом, а событие это так потрясло Гаврилу Дмитрича, что произвело полный переворот в его дальнейшей жизни, пробудив в нем спавшую раньше исключительную энергию.

В нижеследующем описании мы пользуемся, как обычно, не только преданием, но и документами, сохранившимися в московской старине. Один из них рисует в подробностях гениальное изобретение, которое может найти применение и в наши дни, почему мы и не упустим познакомить с ним читателей.

Пятью-шестью годами позже описанного события нельзя было узнать прежней квартиры Гаврилы Дмитрича, как неузнаваем был и он сам. Начавший опускаться человек ожил, сбавил ненужный жирок, помолодел, приобрел вкус к новой сознательной жизни. Его квартира необычным убранством привлекала любопытных и прославилась гостеприимством. Первое, что видел в гостиной посетитель, был золотой щит с дворянским гербом Гаврилы Дмитрича, на котором был изображен Георгий Победоносец, попирающий и мечом поражающий пасюка, причем рыцарь был нарисован, а пасюк настоящий, в виде выделанной шкурки, а в морду вместо глаз вставлены бусинки. По уверению Гаврилы Дмитрича, это был тот самый пасюк, который посягнул на палец дворянской ноги. Шкурками была убрана и вся стена, за исключением мест, украшенных портретами предков, счастливо сочетавших кровь Рюрика и Чингисхана. Карниз был убран прихотливо скрещенными золочеными и серебрёными крысиными хвостами, конечно, настоящими — трофеями удачной и беспощадной охоты хозяина.

В другой комнате можно было остолбенеть от количества самых разнообразных, с большим вкусом расставленных и развешенных приборов для ловли и уничтожения крыс. Тут-были проволочные ловушки всех величин и сортов, от круглых, похожих на рыболовную вершу с внутренней воронкой, до одно- и двухэтажных домиков с автоматическими затворами. В одних домиках стоял внутри покрытый скатертью столик, на который клалась приманка; в других на полу было написано: «Вход свободный!» — а еще в одном устроена маленькая постель с фигурой человечка, высунувшего из-под одеяла ногу. Еще были пружинные гильотинки с крючком и необычайно сложные приспособления с уравновешенными тяжестями, которые обрушивались на сунувшегося под них зверя. Был лук со стрелами, к которым были привязаны легкие плетеные веревки, был подбор обычных рыболовных удочек с якорьками и крепчайшей лесой, было копье в стиле храмовников, был трезубец в стиле Нептуна, были слитки свинца, удобные для метания. И еще был шкапчик с ядами, на дверце которого был изображен крысиный череп со скрещенными под ним лапками. Всего не перечислишь!

Хозяин, всегда бодрый и оживленный, встречал гостей в охотничьем наряде серого защитного цвета, не столь заметного для зорких крысиных глаз. Показав убранство квартиры, он вел гостей в свой рабочий кабинет и, в знак особого доверия, показывал огромную рукопись плотной синей бумаги, еще не законченную, но уже имевшую на первом листе прекрасно выписанный титул:

«Главенствующая задача Российского Дворянства в деле крысоистребления с изображением оных».

Этот труд был якобы данью общему увлечению проектами великих реформ, обильных в новое царствование.

Труд остался незаконченным. Это понятно и простительно, если принять во внимание, что его автор был не праздным болтуном, писавшим на досуге, а настоящим деятелем, почти не знавшим отдыха и лично истребившим столько грызунов, сколько не всякий садовод истребляет гусениц. И не только лично, но и способом, им изобретенным и обнаруживавшим его необычайную ловкость, смелость и предприимчивость. Этот способ, можно сказать, был и остался единственным в анналах крысоловства.

На охоту Гаврила Дмитрич выходил на заре или на закате солнца, как рыболовы. Сопровождал его дворовый оруженосец Лука, несший ловушки, мешок с салом и ягдташ. Думать о том, чтобы охотиться поблизости от дома, было тщетным: здесь не только пасюки, но и черные крысы были давно истреблены начисто. Приходилось уходить в новые кварталы города, главным образом туда, где были хлебные амбары.

Придя, расставляли ловушки и гильотинки, зарядив их салом и хлебными корками. Говорили шепотом, ступали тихо. Затем Лука садился поодаль на бревнышко, а Гаврила Дмитрич обходил кругом строения и осматривал крысиные норы.

Наметив опытным глазом удобную и добычливую, он снимал правый сапог и обувал ногу в другой, каблук которого завершался прочным кованым гвоздем. Затем клал у отверстия кусок сала на расстоянии трех вершков, предварительно помазав им краешек норы. Затем, твердо стоя на ноге левой и слабо опираясь на правую, он замирал в ожидании, не производя ни малейшего шороха и даже стараясь не моргать.

Если место было выбрано хорошо, то и ждать приходилось недолго. Привлеченная запахом сала, крыса осторожно выставляла усы, потом ноздри, потом мордочку, все постепенно, с чуткой осторожностью. Иногда, почуяв неладное, скрывалась или очень долго не высовывала всего туловища. Неподвижно стоящего на шаг человека, прижавшегося к стене, крысы не видят; их внимание привлечено куском сала. И вот происходила борьба на выдержку, и в той борьбе всегда побеждал Гаврила Дмитрич. Когда же крыса, решив, что опасности нет, выползала из норы и подтягивалась к приманке, человек у стены делал огромный скачок и без малейшего промаха вонзал каблучный гвоздь в серо-желтую спину.

Это легко рассказать, но сделать так может только великий и опытнейший охотник, каким и был Гаврила Дмитрич.

Если крыса не была исключительным по величине экземпляром, то перочинным ножиком отрезался хвостик, а тело бросалось поодаль, не слишком близко к норе, чтобы не возбуждать подозрений. Затем охотник или пристраивался тут же, или шел к другой норе.

Для кого — просто приятное развлечение, для Гаврилы Дмитрича это было как бы выполнением дворянского долга и служения отечеству. Уменьшением числа вредных грызунов он, во всяком случае, способствовал росту национального богатства, в то время как другие это богатство зря растаскивали по заграницам.

Именно это соображение и побудило нас рассказать в подробности о подвигах московского крысолова, пользовавшегося ненапрасной славой и общим уважением на рубеже двух эпох, когда либеральная мысль, разнузданная преждевременным просвещением, часто недооценивала случаи бескорыстного подвижничества представителей родов, происшедших от счастливого соединения потомков Рюрика с потомками Чингисхана.

В подъезд почтамта близ арки с часами походкой пожилого человека, который знает, куда идет, потому что он идет сюда в тысячный и более раз, — вошел Пимен Миронович, чиновник секретной экспедиции и совершенно замечательный человек. Пальто не снимая, поднялся в третий этаж, проник без доклада и без стука в кабинет старшего цензора Мардарьева, с которым молча поздоровался, затем подошел к большому желтому шкапу и, как это ни странно, исчез: из кабинета не вышел, но и в кабинете не остался. Впрочем, это исчезновение доказывало не чудесное качество чиновника, а лишь любопытное устройство шкапа, служившего тайною дверью в самое секретное отделение — в Черный Кабинет петербургского почтамта.

И все-таки мы не напрасно назвали Пимена Мироновича совершенно замечательным человеком. Он был едва ли не талантливейшим из двенадцати служащих, работавших в угловых комнатах третьего этажа (тот самый угол здания, где внизу снаружи висели невинные почтовые ящики). Пимен Миронович не только знал множество языков, но и свободно определял по внешнему виду письма, по качеству бумаги, по конверту, по манере наклеивать марку и особенно по почерку, кто кому и приблизительно что пишет и стоит ли вскрывать письмо. Не то чтобы соображал или догадывался, а просто — знал. Первые пять лет службы он еще иногда ошибался, последние десять лет — никогда, и если бы хоть раз ошибся, то был бы сам поражен и восхищен, потому что никогда не ошибаться очень скучно. Кроме того, он сразу видел, есть ли приписки химическими чернилами (у простаков — молоком, луковым соком), отлично понимал (лучше, чем адресат) все условные словечки и выражения, читал все шифры, вплоть до самых замысловатых («по стихотворению»), и почти не имел надобности заглядывать в табличку имен и тетрадку с образцами почерков, потому что он вообще знал всех и все наизусть, — разве что появится новичок по приемам «конспирации», повторяющий наивности многоопытных, прошивающий письмо ниткой, сообщающий свой секрет бисерным почерком под почтовой маркой (о дети, дети!), вкладывающий белокурый или кудревато-черный волос (будто случайно!), ставящий едва заметный крестик на внутренней стороне конверта, стряпающий слово из начальных букв замысловатой фразы, или еще что-нибудь древнеисторическое.