— Это ты помешал мне душу отвести. Я бы ему объяснил, что мы не только немцев знаем, но и в англичанах разбираемся... Он бы меня без переводчика понял!

Орел совершенно поправился и рвался на волю. Когда к нему подходили, он, играя, норовил схватить зубами за плечо или за руку и тихонько ржал, словно упрашивая выпустить из конюшни.

В субботу вечером, когда все хлопоты об открытии линии подходили к концу, Володя решил устроить Орлу хорошую разминку и заодно проехать по всему участку. Тем более, что ключица, как и обещал доктор, — неправильно, внакладку, но, кажется, благополучно срослась и болеть совсем перестала.

Впервые за много дней покинув конюшню, конь взвился на дыбы, но удила заставили его осесть. Однако еще на протяжении целого километра пути он продолжал дурачиться и скоро изрядно взмок.

Вечер был тихий и теплый. Везде чувствовалось приближение чего-то праздничного и торжественного: на завтра намечено открытие линии.

Еще днем, когда лейтенант ходил к бургомистру, он заметил в одном из дворов рабочую повозку, чисто вымытую и любовно украшенную. В ней лежали вилы, грабли и коса, красиво увитые разноцветными бумажными лентами. Редер сказал, что на встречу с соотечественниками из английской зоны они выедут по-праздничному.

Старик рассказал, что на совещании в Вайсберге бургомистр из Либедорфа жаловался на майора Ра. Когда он завел с англичанами речь о погубленных посевах, майор, грубо оборвав его, сказал, что немцы причинили Англии много зла, что он не видит ничего плохого, если и они «немного победствуют».

Бургомистр пытался объяснить майору, что во всех несчастиях народов Европы, какие причинила война, повинны не все немцы, а только нацисты, но майор отчитал его за «неправильное понимание политики» и запретил говорить об этом.

На совещании долго спорили, как поделить убытки, но ничего определенного решить не могли. Редер предлагал снова обратиться в Берлин — его не поддержали бургомистры, ибо надежды на возмещение убытка англичанами не было, а тратить напрасно время не хотели.

Если раньше, хотя и в шутку, Карл Редер говаривал, что немцам все равно — хоть русские, хоть англичане — лишь бы фашистов не было, то теперь он и шуток подобных не допускал.

На первом посту, куда Грохотало подъехал, было так же тихо, как и на всей линии. Часовой доложил, что задержанных было только двое и что они уже отправлены на заставу.

Володя направил Орла вдоль линии, столбы которой выстроились по отлогому склону холма, скрываясь в небольшой дубовой роще, и, выбежав из нее, уходили на самую вершину, где росло несколько буков.

На других постах тоже было все в порядке. Орел теперь шел ровно и спокойно. С запада, из-за вершины холма, поднималась черная курчавая туча, она настолько сгущала сумерки, что метров за десять-пятнадцать ничего нельзя было различить.

Впереди, на самой вершине холма, располагался четвертый пост. Он перекрывал узкую проселочную дорогу, спускавшуюся к западной окраине Блюменберга и проходившую в километре от заставы. Здесь на посту стояли Таранчик и Соловьев.

Чтобы не допустить возможных недоразумений (давно известно, что в темноте все кошки серы), Володя решил отдалиться от линии, проехать несколько ниже и с юга попасть на пост.

Не успел Орел ступить на дорогу, как вдруг захрапел и бешено шарахнулся от нее. Сверху бесшумно двигалось что-то большое и черное. В то же время с поста послышались крики: «Стой! Стой!» Затем прогремел выстрел, вспышка сверкнула у самой линии, и — сокрушенный возглас Таранчика:

— Ушел, чертяка!

Между тем загадочный предмет приближался, и Володя разглядел двухколесную тележку на резиновом ходу, в ней стояла бочка ведер на двадцать. Оглобли волочились по земле и поперечиной, прикрепленной на их концах, несколько задерживали свободный ход тележки. Орел трясся всем телом, храпел, пятился и, оскалив зубы, дико сверкал белками глаз. Володя рванул повод и, ударив коня каблуками, кинулся к посту.

— Стой, кто идет! — взревел Таранчик, бежавший навстречу. Грохотало назвал пароль.

— А, товарищ лейтенант! — и, удаляясь саженными прыжками, ефрейтор скрылся в темноте.

Наверху, между буками, бродил Соловьев, склонившись, внимательно что-то рассматривал в траве.

Ответив пароль, Володя спросил, что здесь происходит.

— Да что, — нехотя заговорил Соловьев, — контры какие-то привязались...

— Контрабандисты, что ли?

— Ну да...

В это время послышался голос Таранчика:

— Э-ге! Попался! Стой — стрелять буду! Шицен! Шицен!

В луче его фонаря мелькнула человеческая фигура, метнувшаяся по склону. Володя направил коня вниз по клеверному полю в то место, где сверкнул огонек фонаря. Вдруг впереди показался бегущий человек. Видя бесплодность своих усилий, он упал, несколько раз перевернулся, катясь по склону, и затих.

Подскакав к нему, Володя заставил его подняться, а подоспевший Таранчик быстро обыскал задержанного и, не найдя оружия, подтолкнул к дороге, сказав:

— Вы поезжайте на пост, товарищ лейтенант, а мы сейчас туда же прибудем.

Считая, что там должен быть еще перебежчик, Володя поспешил к Соловьеву.

Туча к этому времени продвинулась на восток, и стало совсем темно. На вершине холма, на фоне темного неба, высились едва различимые буки. Там, у самой линии, спокойно стоял Соловьев.

— Что ты тут искал? — спросил, подъезжая, Володя.

— Нашел уже! — ответил тот бодро.

— Что?

— Да вон, бутыль со шнапсом.

— А перебежчиков больше не было?

— Был еще один, да ушел на ту сторону...

— Слушай, Соловьев, чего это ты, как на допросе, мямлишь? Рассказывай все по порядку, как было!

— Ну, тащили эти двое тележку, а мы залегли вон там и ждали... Только они поравнялись с нами — мы выскочили. Вот и все. Один схватил с тележки бутыль и побежал к линии. Таранчик побежал за ним, а он бросил бутыль да и махнул под проволоку. Потом Таранчик побежал вот за этим, которого сейчас ловили...

— А ты где был в это время?

— Он, товарищ лейтенант, портянки сушил, — вдруг отозвался Таранчик. Ефрейтор, оказывается, сходил вниз, разыскал там налетевшую на камень тележку с бочкой и теперь конвоировал задержанного, впряженного в возок. И тут стало понятно, почему Соловьев, обычно разговорчивый, так неохотно отвечал на вопросы. Он знал, что товарищ будет над ним потешаться, сколько ему вздумается. И, пожалуй, лучше согласился бы на внеочередной наряд, только бы уйти от насмешек Таранчика.

— Я за тем погнался, а он, дьявол, — шмыг под проволоку, — продолжал Таранчик, остановившись возле лейтенанта. — Думаю, сейчас поймаю: если на забор полезет — подвесится. А он, скаженный, бутылку бросил и — под проволоку! Там, оказывается, две нитки раньше отцеплены были. Оглянулся — Соловушка мой лежит вверх ногами: вот этот ему ножку подставил и — тягу!

— Так вы ждали, что ли, сюда эту пару?

— А как же! Помните, вам Фролов докладывал? При каждой смене поста передавали друг другу про них.

Володя вспомнил, что об этих контрабандистах говорили, но в последние дни за множеством дел это как-то отодвинулось на задний план, а потом забылось.

— Ведь они что делали, разбойники! Договорятся с какой-нибудь группой перебежчиков, укажут им место подальше от дороги: вон там, мол, идите, раз у вас багажа нету. Если спокойно обойдется, тогда и мы с телегой двинемся. А сами в темноте на дорогу выйдут, подъедут поближе и смотрят: как только пост займется теми перебежчиками, контрабандисты — под проволоку со своей телегой. Три раза так-то пролазили только туда, да обратно — два. Прямо график движения наладили... Сначала так даже и днем такой фокус устроили, когда отсюда на ту сторону шли.

— А сегодня что им помешало?

— На этот раз мы не клюнули на ихних живчиков. Они нашли двух старух и послали их вон туда, налево. А мы лежим. Они думали, что мы ушли в сторону третьего поста, и поперли прямо на нас...