— А может, и мне какой-нибудь чинарик останется, — послышался жалобно-просительный голос Таранчика. У него давно в карманах и духу табачного не было. Он сидел на самом коньке крыши, копаясь там у репродуктора.

— Если успеешь слезть, — важно ответил Журавлев, перетрясая в кисете табачную пыль, — то, может, и останется на затяжку.

— Х-хе! — вдруг заулыбался Таранчик, взглянув в сторону деревни и торопливо присоединяя провода к репродуктору. — Да если я слезу, то вам целую жменю табаку дам! Не нужны мне ваши окурки!

Сидящие внизу думали, что он шутит, ибо хорошо знали, что не только горсти — пылинки табачной у Таранчика не найдется. Получив табак, он в первые же дни раздавал его, угощая всех подряд.

Из-за арки, снизу, показалась повозка. Это старшина Чумаков возвращался с батальонного пункта снабжения.

— А-а, так вон ты откуда табачок-то учуял! — догадался Карпов.

Как только подвода въехала во двор, ее окружили солдаты. Они снимали груз и несли в кладовую. А Таранчик ничего не брал, пока не увидел угол ящика с махоркой. Он выхватил его с самого дна и понес к подъезду.

— Кто курить хочет — за мной!

Скоро задымили толстые солдатские самокрутки. Фролов вытащил из сумки у старшины пачку писем и, отыскав свое, хотел раздать остальные, но Чумаков приказал:

— Отдай Таранчику, пусть он раздаст.

Тот, деланно вздохнув, покосился на старшину, нехотя принял письма в костлявые руки и торопливо стал называть адресатов.

— Жизенскому!.. Его нет?.. Чьи письма останутся, положим их на стол в Ленинской комнате, и чтоб никто не трогал! — нарочито сурово наказывал Таранчик.

— Фролову... Фролов, вам еще одно письмо. Получите, пожалуйста.

— Так, так, Таранчик, — в тон ему заметил Журавлев. — Видишь, как славно получается!

— Ну да, а то придумали какую-то игру с письмами. Разве ж это игрушка!.. А вот и вам, товарищ Журавлев. Получите! — И тут лицо Таранчика расплылось в блаженной улыбке. — Кхе-ге! Ефрейтору Таранчику!.. А за свое письмо можно сплясать, товарищ старшина?

— Нехай пляшет, — загудел Земельный.

— Пусть спляшет, — послышалось со всех сторон.

— Конечно, кому запрещено, если настроение есть, — согласился Чумаков. — Но вначале прочитать бы надо.

— Да и так можно! — выкрикнул из-за спины Таранчика Митя Колесник. — Письмо-то от его Дуни!

Солдаты разбрелись читать письма кто куда, а Таранчик, не сходя с места, впился глазами в листок, и лицо его сделалось хмурым.

Все громче и задорнее звучала «барыня», а Таранчик стоял, опершись на повозку, и не собирался выполнять обещанного.

— Таранчик, зря, что ли, музыка играет? — напомнил Митя.

Таранчик зажал письмо в кулак, потом сунул а карман и пустился в пляс. Он выделывал такие «кренделя», что зрители хватались за бока от смеха. Огромные ботинки поочередно мелькали в воздухе, а костлявые коленки то и дело касались подбородка. Пытаясь изобразить то, что на Руси называют «плясать вприсядку», о неуклюже приседал и хлопал ладонями по коленям, поднимал руки вверх и хлопал в ладоши, потом такой же хлопок слышался из-под коленей.

— Эх, пляши, Акиша. Дуня замуж вышла! — выкрикивал он время от времени.

— Неужели и вправду — вышла? — спросил Чумаков у стоящего рядом Колесника.

— Да нет! Брешет он, товарищ старшина. Может, перед Карповым хочет загладить свою вину...

— Не умно придумал, — заметил Чумаков и пошел в дом. Он скоро вернулся, неся в руках новые сапоги

— Перестань дурачиться, Таранчик. Примерь-ка во лучше обновку.

— Ох, запоздали вы, товарищ старшина! Вот в этих я бы сплясал! — Он отошел к повозке, сел на дышло и тут же начал переобуваться.

Скрипнув тормозами, во двор плавно вкатилась легковая машина. Солдаты дружно приветствовали вышедшего из нее майора. Таранчик тоже поднялся с дышла, держа в руке сапог и поджав разутую ногу. Майор спросил, где можно видеть начальника заставы. А Грохотало уже спускался навстречу. Поздоровавшись на ходу, майор устремился вверх по лестнице, перешагивая через две ступеньки.

В комнате майор предъявил документы и сказал, что является представителем группы советских оккупационных войск в Германии.

— Я очень спешу, — сказал он, усаживаясь за стол и развертывая планшет. — До наступления темноты мне необходимо побывать еще на трех заставах... Прошу запастись картой участка и карандашами.

Он расстелил на столе карту, склеенную из нескольких листов, с жирной красной полосой, обозначающей демаркационную линию. Пока Грохотало доставал карту и карандаши, майор начал объяснять:

— Дело в том, что демаркационная линия рассекла немецкую землю без учета интересов землевладельцев. Вот смотрите сюда... В частности, на вашем участке, — он обвел карандашом на Володиной карте участки по ту и по другую сторону линии.

— Видите? Земля немцев, живущих в Блюменберге, оказалась в английской зоне. Наоборот, в нашей зоне находится земля, принадлежащая немцам из деревни Либедорф, которая, как вам известно, в английской зоне. Понимаете, какая чехарда получается?

Грохотало очень хорошо понимал, какая получается чехарда. Бургомистр Редер при каждой встрече сетовал на это безобразие и постоянно просил хоть чем-нибудь помочь. А поскольку помочь было решительно нечем, лейтенант посоветовал Редеру обратиться с этим вопросом в Берлин, к оккупационным властям.

— Так вот, — продолжал майор, выслушав пояснение начальника заставы, — немцы из западных зон тоже обратились с такой просьбой, потому что почти по всей линии положение одинаково. Командующие оккупационными войсками зон сумели договориться...

— Чтобы изменить расположение линии?

— Нет. Не спешите. Линия пока останется на прежнем месте, а людям придется дать возможность работать на своей земле.

— Это что же — от них пропускать крестьян к нам, а от нас — к ним?

— Да. Придется ввести пропуска. Но это не должно снижать бдительности и не снимает с вас ответственности за охрану линии.

— Но ведь это новшество намного усложнит охрану.

— Не забывайте, что вы охраняете всего лишь  д е м а р к а ц и о н н у ю  линию, а не государственную границу, это, во-первых. Во-вторых, вы хорошо знаете, что интересы крестьян должны быть удовлетворены. Ведь мы и пришли-то сюда за тем, чтобы освободить простых немцев от остатков фашизма. Вот это и надо делать.

— Так ведь простые немцы засеяли весной землю, хозяева которой остались на той стороне. А там кто-то обрабатывал землю жителей нашей деревни.

— Ну-у, вы, кажется, пытаетесь взвалить на себя чужую ношу. Предоставьте это решать самим немцам. Они просили — им разрешили. Я думаю, разберутся, кто кому должен. Ваше дело — открыть линию для хозяев земли и содействовать тому, чтобы немцы с той и другой стороны смогли обоюдно договориться, не допуская слишком острых конфликтов. Как это сделать практически, надо подумать. Вам, видимо, придется связаться с капитаном Чаловым, потому что эта земля, — майор указал на карту, — тянется и на его участке. У Чалова я только что побывал... На все — дней десять-пятнадцать, не больше.

Забот привалило много. И не хотелось Грохотало этого делать, но пришлось пойти к Карлу Редеру.

Бургомистр прохаживался по комнате в жилете, посасывая маленькую трубочку, из которой несло удушливым смрадом дрянного табака. Редер уже слышал, как он выразился, краешком уха разговор о земле и теперь был очень возбужден. Быстро шагая по комнате, он поминутно зачем-то доставал часы из жилетного кармана, совал руки то под жилет, то в карманы брюк и допрашивал:

— Ну как, господин лейтенант, ожидается что-нибудь?

— Какой у вас дурной табак, господин Редер, — нарочно тянул Володя, словно не замечая нетерпения старика.

— Что поделаешь, сын мой! Такие времена. А на добрые сигары я так и не заработал за всю жизнь. — Он вывернул карманы брюк и встряхнул их, смеясь: — Пролетарий! Живем мы с бабушкой Гертрудой всю жизнь только вдвоем, а она привыкла ко всякому, даже самому горькому табаку. Гостей у нас бывает немного.