— Дите безвинное, неразумное, не знает ишшо злости на людей.

Володе показалось, что в глазах у солдата блеснула слеза, но Земельный закашлялся и отвернулся. Девочка и мальчик, взявшись за руки, бегом пустились к бабушке. Та сердито схватила девочку за плечо, подтолкнула на тропинку и, что-то ворча, побрела за ними...

— Р-рота, стр-роиться! — вдруг раздался резкий голос Блашенко.

Солдаты, услышав грозную команду ротного, вскакивали со своих мест, быстро разбирали оружие, становились в строй. Старшина бросился помогать ездовым запрягать лошадей. Он давно служил вместе с Блашенко и с одного взгляда научился отгадывать его настроение. Сейчас все должно кипеть вокруг ротного. Допусти малейшую оплошность или заминку — ястребом набросится и никаких оправданий слушать не станет. Как только рота построилась, Блашенко крикнул старшине:

— Долго вы там намерены копаться со своим обозом?

— Сейчас, товарищ старший лейтенант, будет готово, — ответил старшина, подталкивая лошадь к дышлу повозки и бросая свирепые взгляды на нерасторопных ездовых. Блашенко не терпел уже никаких «сейчас». Он выровнял строй, командирам взводов приказал стать в голову колонны и скомандовал «шагом марш».

— Товарищ старший лейтенант, они ведь могут отстать, — вступился за ездовых Мартов.

— Вот новости, чтобы на конях от пехоты отставали!

— Да они же маршрута не знают! Вот мы сейчас завернем за угол, потом — за другой... А им куда ехать?

— Идите к ним нянькой, товарищ лейтенант! Выходить из города будем левее станции. Понятно?

— Слушаюсь! — козырнул Мартов и помчался назад, придерживая левой рукой планшет.

— На дворе вечер, а нам еще идти целых полсотни верст, — будто оправдывая свою раздражительность, произнес Блашенко и ускорил шаг.

— Но ведь не старшина в этом виноват, товарищ старший лейтенант, и не ездовые виноваты, что вас в отпуск посылают, а вы не хотите, — хохотнув, съязвил Коробов. — Чего же тут сердиться?

— Не тот сердит, кто кричит, да скоро отходит, а тот, кто молчит, да долго зло помнит... Вон Грохотало, ишь, как надулся.

Володя промолчал.

— А откуда известно, что мне отпуска не дают? — уже мягче спросил Блашенко, обращаясь к Коробову

— О-о, сорока на хвосте принесла. Вон их там сколько летало, сорок-то.

— Он спал все время, — решил Грохотало поддержать шутку, — это ему во сне приснилось.

— Во сне или наяву, черт побери, а правда. Я ему говорю: мне отпуск нужен; рапорт у них с самого конца войны валяется, а Крюков мне график, утвержденный батей, под нос сует. Ну, скажи на милость, чем выслужился этот Горобский? Орденов много? Служил в разведке? Ему, пожалуйста, а тут хоть лопни — не дают!

— Так ведь Горобский предлагал вам вместо себя ехать, как мне сорока доложила. Чего ж вы не согласились? — еще ввернул Коробов.

— Предлагал! Черти б ему так предлагали. Говорит, а сам смеется...

— Да нет, у нас он не смеялся, когда рассказывал об этом, — заметил Грохотало. — Говорит, ехать не к кому: все погибли.

— Может, и вправду с ним самим договориться? — раздумчиво произнес ротный.

— Подумайте: он говорил серьезно.

— А ну его к лешему с его благородством, — вдруг решил Блашенко. — Дождусь этого проклятого графика: не так уж долго теперь... Ведь у меня сыну четвертый год пошел! — Блашенко достал из планшета фотографию, с нее смотрело веселое лицо мальчика. Он смешно прищурил глаза и приподнял верхнюю пухлую губу, показывая ровные зубенки.

— Человек родился, вырос, в эвакуации был, а родной отец его еще и не видел. Вот дела!

Коробов взял фотографию. Колонну догнал Мартов и громко доложил:

— Товарищ старший лейтенант, повозки следуют за нами!

— Становись в строй.

— Сынок-то на отца не похож, — трунил Коробов, продолжая рассматривать карточку. — Курносый... Как назвали-то?

— Толькой назвали, Анатолием. Давай сюда фото. — Блашенко аккуратно завернул карточку в пергамент, положил в планшет, а оттуда достал карту. — Я вот что думаю: привал делать еще рано, а пока светло, я вам обстановку объясню и задачу поставлю...

Взводные раскрыли планшеты, достали карандаши и приготовились слушать.

— Придется нам расстаться, друзья. Вот весь этот участок линии отдается под охрану нашему батальону. Пулеметной роте приказано нести службу на флангах батальонного участка. — Блашенко подложил развернутый планшет под карту и, водя по ней тупым концом карандаша, показывал: — Крайним слева станет Коробов. Вот его застава. Ты будешь стоять против американской зоны оккупации. А Грохотало пойдет на правый фланг батальона — там англичане. Вот твоя застава, Грохотало, в Блюменберге[2]. Отмечайте. Мартов будет твоим левым соседом. Там тоже англичане. Штаб батальона расположится вот здесь, в Вайсберге. Я буду находиться до отпуска с Мартовым. Об особенностях охраны каждого участка сообщат нам те, кого будем сменять. Инструкции по дальнейшей службе получим после от комбата. Все. Вопросы?

— А ну, прикиньте, далеко мы разойдемся? — спросил Коробов.

Блашенко посмотрел на карту.

— По дороге километров двадцать пять будет, а по линии, конечно, больше.

— А как питаться будем? Полковой столовой нет, батальонная кухня далеко, — допрашивал Коробов.

— Кухонное хозяйство найдете на месте, а поваров придется поискать среди солдат.

Все замолчали, потом Мартов сказал:

— Сейчас всего не предусмотришь. На месте больше вопросов появится, а спрашивать не у кого будет.

— Как это — не у кого, а телефон зачем? — возразил Коробов.

— Телефон есть телефон, — заметил Блашенко, — а решать многое придется самостоятельно: по телефону комбат не увидит у вас всего.

...Солнце село. Жара схлынула. Идти стало легче, и все сошлись на том, что привала можно не делать до развилки дорог, где взводам предстояло разойтись но заставам.

Лишь глубокой ночью пошли каждый по своей дороге. А до Блюменберга второй взвод добрался перед утром, в четвертом часу.

Дом, где расположилась застава, оказался просторным. Солдатская спальня, столовая и кухня поместились на нижнем этаже. Там же нашлась маленькая комнатка для связиста и другая — побольше — для оружия. Ленинская комната и жилье начальника заставы — наверху.

Со двора доносятся слова Таранчика:

— Сюда, сюда, голубчики! Вот та-ак. Смотри, Митя, они меня по-русски понимают.

На посту у заставы стоял Митя Колесник, он показал, куда следует пройти задержанным.

Володя пошел вниз разобраться с прибывшими.

Это были пожилые шахтеры из-под Нордхаузена. Документы у всех оказались исправными. Шли эти люди в Западную Германию к родственникам, которых не видели по нескольку лет. У них даже имелось официальное разрешение на проезд туда и обратно. Однако на вопрос, почему они не воспользовались этим разрешением и не поехали через специальные таможенные пункты, худой немец в плаще и шляпе, отирая пот, ответил: — Туда очень далеко, господин лейтенант: потребуется много денег и времени. Придется исколесить пол-Германии.

— Но ведь вы знаете, что здесь нельзя переходить линию?

— Знаем, — с покаянной улыбкой подтвердил коренастый шахтер в синей рубашке с подвернутыми рукавами. Пиджак висел у него на сгибе руки. — Думали, удастся проскочить. Ведь сегодня вечером или завтра утром мы бы пили кофе у родственников.

— Вперед умнее будете, — сказал третий, комкая в руках старенькую фуражку и обращаясь к коренастому. — Говорил вам, что сразу надо ехать — не послушались. Теперь больше времени потеряем... Тебе все скорей надо...

Этот маленький, небрежно одетый человек, молчавший до сих пор, сердито начал корить своих спутников, не обращая внимания на их возражения, и замолчал только после того, как всех отпустили.

Грохотало хотел вернуться к себе, но со двора позвал Колесник:

— Товарищ лейтенант, дедушка пришел.