— Ничего. У нас неплохо. Можете взять ваши вещи, — лейтенант указал на чемодан.

Шмерке нетерпеливо опустил на него волосатую руку и осторожно, словно чемодан мог взорваться, поднял крышку.

— Вещи на месте, можете не беспокоиться... Только прицел оставьте лучше здесь, остальное возьмите. А теперь вам дадут ужинать, и желаю спокойной ночи.

Шмерке встал, галантно раскланиваясь. Видя, что лейтенанта больше интересует прицел, а не вторая вещь, он приободрился. А Грохотало торопливо черкнул на клочке бумаги: «Ни одного слова с задержанным!», подал его Чумакову, предложив проводить Шмерке на место. Они ушли.

— Ты доволен, что сказал ему глупость? — спросил Грохотало у Жизенского.

— Я ведь сказал по-русски, — начал было оправдываться сержант, понимая, что допустил промашку.

— А если он знает русский язык?

— Все равно и так видно, что бандит первой марки.

— Сержант Жизенский! — взбеленился лейтенант. — Я накажу вас за излишнюю болтовню!

Жизенский удивленно посмотрел на лейтенанта, еще не понимая причины, вызвавшей небывалое раздражение. Он поправил чуб и пилотку, одернул гимнастерку, и без того великолепно заправленную, и молча отошел к подоконнику, недовольно оглядываясь.

Вернулся Чумаков. Он понял, что тут произошло, и укоризненно посмотрел на товарища.

— Поспешность, — продолжал лейтенант уже более спокойно, — нужна... далеко не везде. И хорошо, если этот самый Шмерке не понимает по-русски, если он уверен, что нам интересен его прицел, а не передатчик. А если понял, то, кроме его самого и его «прибора для определения светочувствительности пленок», нам ничего не видать.

— Да, плохо, друг, когда сначала скажешь, а потом подумаешь, — по-товарищески заметил Чумаков. — Одним словечком все порушить можно.

— Теперь-то хоть понял, — совсем спокойно заговорил Грохотало, — что твоя выходка может оказаться полезной для Шмерке?

— Как?

— Ничего не дошло. Ну, если мы ему дадим понять, что не догадываемся о назначении прибора, и отпустим на свободу, а немецкие товарищи продолжат наблюдение за ним...

— Ясно, товарищ лейтенант. Извините, — вспыхнул Жизенский.

— Тогда давайте сюда старика.

Старик в замшевых потертых шортах явился точно в том же виде, в каком встретился у подъезда, даже не снял с плеч еще больше горбивший его рюкзак, и трость все так же дрожала в его руке. Он со вздохом опустился на предложенный стул, потер ладошкой голое колено и глухим от волнения голосом произнес:

— По-моему, господин комендант, здесь произошло недоразумение...

— В чем?

— Я... я — бывший учитель естествознания, к тому же почти слепой. Теперь — садовник. Я совсем не собирался на ту сторону: мне нечего там делать.

— Так зачем же вы оказались у самой линии?

— Не видел, господин комендант, не видел! Я собирал растения для гербариев и совсем случайно забрел туда.

Старик говорил так искренне, что нельзя было не поверить ему.

— Что ж, покажите ваш паспорт.

— К сожалению, у меня нет с собой никаких документов, — развел руками старик. — Да их и не надо, — вдруг встрепенулся он. — Я ведь из соседней деревни, что расположена к югу отсюда. Только потрудитесь, пожалуйста, свериться. Там меня все знают. Да и в этой деревне у меня много знакомых.

Он торопливо начал перечислять фамилии жителей Блюменберга и среди них назвал Карла Редера.

— Карл Редер? Здешний бургомистр?

— Да, да, да! — обрадовался старик.

— Тогда все проще простого. Идемте к нему.

Старик заметно оживился, но по дороге к бургомистру он был сильно взволнован и не мог связно вести разговор. Грохотало нарочно немного отставал от него, чтобы убедиться, знает ли он, где живет Редер. Старик, запинаясь за булыжник, трусил по дороге и все твердил одно и тоже:

— О, здесь недалеко, здесь совсем близко!

Как ни был расстроен Карл Редер многими заботами дня, но, взглянув на вошедших, расхохотался молодо и звонко:

— Дружище Шпигель! Откуда ты свалился? Уж не закатился ли сослепу к англичанам?

— Вот именно, дорогой Карл, вот именно, чуть не попал к англичанам.

— Эх, старик ты, старик! Сидел бы уж лучше дома, коли не можешь отличить белое от черного.

— Да я, кажется, и ушел недалеко, а попал вон куда. А тут еще два молодых человека показали мне на цветочное место, я и пошел туда... Теперь устал так, что не знаю, как домой доберусь.

— Извините нас, дедушка Шпигель, — сказал Володя и, подсев к столу, написал несколько слов Чумакову. — Вот возьмите эту записку и отдайте на заставе любому солдату. Тот фельдфебель, что был со мной, собирается ехать в Нордхаузен, он вас довезет.

— Спасибо, господин комендант, спасибо! — кланялся Шпигель, принимая записку и пятясь к двери.

— Ну, а теперь мне надо связаться с полицейским управлением. Кажется, не все такие, как Шпигель, нам попадаются. — Володя рассказал Редеру о задержанном Шмерке и в заключение добавил: — У нас нет возможности заняться в дальнейшем деятельностью этого господина, а она, кажется, очень интересна. По-моему, будет полезно отпустить его на волю. Умелое наблюдение за ним позволит узнать многое. Тем более, что Шмерке, пожалуй, твердо уверен в нашей глупости и неосведомленности. Если полиция возьмет дальнейшие заботы о Шмерке на себя, мы с удовольствием разрешим ему обмануть нас. А он только этого и хочет. Так что все будут довольны.

— Сейчас же схожу и позвоню.

— Ну, а что решили на собрании о земле?

— Эх, земля, земля! — сокрушенно вздохнул старик. — Кругом земля, а земли нет. И так-то ее мало, да и той как следует пользоваться не приходится... Клевер решили убирать и землю отдать хозяевам свободную, а рожь и другие культуры придется ждать до осени... Не губить же все это добро! — выкрикнул Редер, будто лейтенант возразил ему. — Посмотрели бы вы, какое это было собрание! Наверно, с самого потопа в нашей деревне такого спора не бывало.

— А к переговорам с бургомистром из Либедорфа вы готовы?

— Конечно, готов. Как решило собрание, так и будем договариваться.

Еще до восхода солнца лейтенанта разбудил Жизенский, дежуривший по заставе, и сообщил: с ним хочет видеться какой-то человек.

Вошел скромно одетый юноша, ладно сложенный, лет двадцати-двадцати двух и положил на стол документы. Это был посланник полицейского управления. Шмерке во время вчерашнего допроса назвал своим местом жительства большой рабочий поселок, расположенный на пути к городу. Это подтверждалось и его паспортом.

Операция задумана была так. Шмерке выходит на свободу, следом за ним отправляется полицейский в штатской одежде. В деревне, куда шел Шмерке, должны ждать еще двое полицейских. Они проследят дальнейший его путь до остановки. Начальник заставы рассказал полицейскому о происшествии с собакой и на всякий случай передал записку, найденную в ошейнике.

Пока посланник полиции ходил договариваться о том, чтобы выслали встречных, лейтенант пригласил Шмерке. Заспанный и помятый, тот явился в сопровождении Жизенского и так же, как вчера, покосился на артиллерийский прицел, лежащий на прежнем месте. И только потом подчеркнуто вежливо раскланялся:

— Доброе утро, герр лейтенант! — первые два слова он произнес по-русски.

— О, доброе утро, господин Шмерке! Вы, оказывается, говорите на нашем языке? Почему же раньше вы им не воспользовались?

Шмерке смотрел на лейтенанта непонимающим взглядом. Пришлось это же повторить по-немецки.

— К сожалению, могу произнести только эти два слова. Не больше.

— Ну, как вы у нас переночевали?

— Спасибо, герр лейтенант. Правда, не так мягко, — усмехнулся он, — зато спокойно: под охраной. А вчера я прошел много и очень устал, так что спалось здорово.

— Значит, правду у нас говорят, что утро вечера мудренее. Теперь вы отдохнули и легко сможете дойти до дому... Вот ваш прицел. Возьмите его, но на другой раз не советую с ним попадаться. Если вам нужны линзы, выверните их, но зачем носить с собой весь прицел?