И тут у меня потемнело в глазах от мысли: от Гуль ли это письмо? Она ли его писала?

Ха-ха! Конечно, это подшутили надо мной мои друзья. Они знали, что после того, как был опубликован мой первый рассказ, я стал получать письма от девушек. Значит, это их розыгрыш?

Письма, письма!.. Все они для меня теперь ничто, словно невыигравшие билеты лотереи. Всё теперь было пустым и ненужным…

Я бродил по городу, не зная, куда иду, и не задумываясь над этим. Ясно теперь, что для Гуль я был не больше, чем пыль на её туфельке, — один из тысяч студентов, учащихся с ней в одном университете…

— Шамурад. хочешь воды?

Я не мог ничего ответить, потому что случилось невероятное: у киоска «Газводы» стояла Гуль и, приветливо улыбаясь, протягивала мне стакан.

— Ну что же ты?

Я послушно выпил воду.

— Ещё будешь?

— Нет, спасибо.

Я стоял растерянный, радостно улыбаясь, точно ребёнок, получивший любимую игрушку.

— Ты идёшь в ту сторону? — спросила Гуль. И, не дожидаясь моего ответа, предложила: — Пойдём вместе.

Как изменчива человеческая натура! Не я ли только что отрекался от всего мира, всё представлялось мне в чёрном свете, своих товарищей я уличал в подлости. И вот стоило девушке улыбнуться, предложить мне стакан воды, как всё вокруг встало на свои места. По-прежнему светит солнце, по-прежнему вокруг милые добрые люди.

— Почему ты не ответил на моё письмо?

Сердце подпрыгнуло: значит, письмо всё-таки писала Гуль!

Я не решался сказать ей правду. Кроме того, в голове всё время вертелся вопрос — почему Гуль обманула меня и не пришла в назначенное место? Спросить или не спросить? Лучше не спрашивать, а то ещё обидится.

— Почему не ответил? — настаивала она.

Я почувствовал, что стою на краю обрыва. Э, будь что будет!

— Не поверил, что писала ты. Думал, разыгрывают меня.

Гуль не обиделась и даже улыбнулась:

— Раньше парни девушкам записки слали, а теперь наоборот. Раньше девушки капризничали, чтоб помучить влюблённого. А нынче парни капризней девушек стали.

Ну вот, надо оправдываться!

— Мог ли я подумать?.. Ты проходила мимо, даже не взглянув.

— Если правду говорить, то и сейчас не следует на тебя смотреть, — в голосе Гуль появились сердитые нотки.

— Почему?

— Он ещё спрашивает! Как ты мог подумать, что тебя разыгрывают? Такими вещами не шутят. Прежде чем написать, я тысячу раз примерялась и кроила.

— Прости меня, ты такая девушка… Разве я мог себе представить…

— Представить, что письмо от меня? Разве я не такая, как другие, которые, я знаю, десятки писем пишут тебе?..

— Ты не такая, — перебил я Гуль. — Ты особенная! Получив от тебя письмо, я от радости чуть с ума не сошёл. По правде говоря, до сих пор не верю, что оно адресовано мне.

— Эй, парень! — голос Гуль посуровел. — Всему есть предел. Ты что, смеёшься надо мной?

— Как ты могла подумать такое? Это ты смеёшься, глядя на мою глупую от счастья физиономию. Скажи только — и тут же на улице, ничуть не стесняясь, упаду перед тобой на колени. Скажи: умри — умру!

Гуль усмехнулась (видно не раз уж выслушивала такие слова!), но промолчала. Я схватил её за руку.

— Ты такая красивая!..

Девушка вырвала руку.

— Бесстыдник! Что это такое?

— Прости, Гульджан…

— Другие часто тебя прощали?..

(О, дорогая! Уж если они мне писали, то, верно, предполагали, что я буду их за руку брать!)

— Зачем же ты так! — ответил я Гуль. — Какие другие?

— Те, что признавались тебе в любви. Или ты их забыл? Теперь моя очередь? Ширин на моих глазах писала тебе. А потом бегала за тобой, как привязанная. И о других знаю.

— Когда есть ты, зачем они мне? Я и смотреть на них не хочу.

Мы прошли молча несколько шагов, как вдруг ока остановилась.

— Вот здесь я живу. Пойдём к нам?

— Неудобно.

Гуль настаивала.

— Идём, идём!

— Да нет, в другой раз…

— Если ты меня любишь!..

Что я мог на это ответить?

Было начало мая, но погода стояла ещё прохладная. Широкий просторный двор был недавно полит, пахло свежестью и сырой землёй. Мне вспомнилось наше село, колхозные поля перед весенней страдой, неповторимый запах пашни, готовой принять в себя семена.

В углу двора стояла беседка, увитая виноградными лозами. Дорожка, ведущая к дому, была заасфальтирована. Вокруг много цветов, несколько фруктовых деревьев.

Из дома вышла немолодая женщина; очень похожая на Гуль. Увидев нас, она удивилась.

— Ты уже пришла, Гульджан?

— Да, мама, — ответила девушка, подталкивая меня вперёд. — Вот, привела к нам гостя. Писатель. Помнишь, я о нём уже рассказывала?

Женщина приветливо сказала:

— Гость на порог — радость в дом. Хорошо, что пригласила. Присаживайтесь, сейчас чай будем пить.

Но Гуль повела меня показывать дом. Мы переходили из одной комнату в другую, Гуль обращала моё внимание то на гобелен, купленный отцом в ГДР, то на румынский гарнитур светлого дерева, то на люстру из чешского хрусталя, тихо позванивающую подвесками при каждом нашем движении.

— Вот здесь мы и живём: мама, папа и я, — сказала девушка. — Тесновато, правда.

До чего же странно устроен человек, подумал я, всё, что он имеет, ему кажется недостаточным. Дай больше — опять скажет: мало!

Пока мы осматривали «тесное жилище», пришёл отец Гуль. Он оказался преподавателем нашего университета (о чём я и не подозревал).

— А, уважаемый писатель, — приветствовал он меня. — Всегда рады вас видеть! Какой гость пожаловал! Сам писатель Оразов!

Голос Сахада Ниязовича совсем был не похож на тот, каким он читал лекции. Сейчас в нём было или явное почтение, или — откровенная ирония. (Это я уж потом пытался анализировать, а в то время я только почтение окружающих ощущал. Ещё бы — писатель!)

— Ну что же мы стоим, как бедные родственники! Пожалуйте к столу.

Я попытался было отказаться, но запах пищи ударил мне в нос, и я почувствовал, что сильно проголодался.

Между тем, Нияз Сахадович, усадив меня, протянул руку к стоявшим на столе бутылкам, и подмигнул.

— Из какой тебе налить?

— Да нет, я пить не буду, — смущённо пробормотал я.

Но он будто и не слышал отказа. Налил всем. Мы подняли рюмки.

— Выпьем за гостя! — предложил он. — Добро пожаловать в наш дом, уважаемый писатель Оразов.

Опять в голосе его прозвучал сдерживаемый смешок и опять я его не услышал в тот момент.

— Спасибо! — ответил я.

Водка ожгла горло, горячей волной разлилась по телу. Сразу стало легче, куда девалась скованность. Я улыбнулся Ниязу Сахадовичу и, встретив его ответную улыбку, вдруг выпалил:

— Непривычно как-то из таких рюмочек…

— Вот это по-мужски, — сказал Нияз Сахадович, — давай стаканы, хозяйка!

В голове шумело, я плохо различал сидящих вокруг. Аппетит совсем пропал. Не помню, съел я тогда хоть что-нибудь, но все трое усиленно заставляли меня попробовать то одно блюдо, то другое, а я весьма критически оценивал всё, что мне предлагали.

Что я им там болтал? Что-то о высоком предназначении литературы, об особой миссии писателя. И всё порывался куда-то идти. Они не пускали меня, усаживали, наливали горячий зелёный чай. Но до чая ли мне было! Я должен идти, садиться за стол и — писать, писать, писать…

Я так им и заявил:

— Нет у меня времени рассиживаться! Я писатель, я должен работать! Хватит маленьких рассказиков! Нужно браться за капитальные произведения: повесть, роман!..

— Да, да, роман! — поддержала меня Гуль. — И ты его напишешь!

— Конечно! — бахвалился я. — Что сделало Льва Толстого — Толстым? Разве не романы? Ои много и упорно работал. И вот результат — всемирная известность!

— Да, Толстой много работал, но водки он пил мало, — заметил Нияз Сахадович. — А стаканами — вообще не пил.

Это замечание меня немного отрезвило.

— Вот как?

Но пьяная волна снова понесла в сторону, я продолжал развивать мысль, подкинутую мне хозяином дома.