Когда кончились папиросы, Мирошниченко подал ему пачку махорки. «Зачем он плачет? — скользнув глазами по лицу ординарца, безразлично подумал Комеков. — Разве можно плакать солдату? Нельзя плакать…» И снова погрузился в шипящее, накатывающее волнами бездумье.

Потом позвонил заместитель командира полка майор Фокин. Он был радостно возбуждён и поздравлял Комекова. Капитан долго не мог сообразить, с чем поздравляет его Фокин и почему он должен ждать какую-то награду. Майор говорил о расшифрованной радиограмме гитлеровцев, в которой те сообщали командованию об уничтожении в МТС большого скопления советских танков и «Катюш». «Ты понимаешь, комбат, чем твоя выдумка с сельхозинвентарем обернулась? — радовался майор. — Я в дивизию сразу доложил, что это твоя выдумка! Представляешь, сколько ты жизней спас? Уймищу бомб немцы зря покидали и сами себе дезинформацию создали! Не случайно газетчик расхваливал мне твою инициативу! Я сперва не принял его всерьёз, а потом…»

Он говорил, а Комеков невпопад поддакивал и думал: почему я не приказал Инне явиться на КП? Ну почему я не сделал этого?! Ведь хотел же! И от этой мысли он даже простонал коротко и глухо, как от зубной боли, приподнялся, чтобы бежать, звонить, исправить ошибку, как будто и в самом деле можно было повернуть время вспять. Он слушал с пятого на десятое, что говорит майор. И едва лишь уразумел, что атаки немцев не предвидится и можно давать отбой, осторожно положил трубку, не дослушав Фокина, и пошёл к лесу.

— Где они? — спросил он Рожковского.

Лейтенант молча протянул ему тоненькую пачку документов и писем.

— Где они? — настойчиво повторил вопрос капитан.

— Вот всё, что от них осталось, — сказал Рожковский и положил документы на стол. — Похоронили мы их, комбат.

— Зачем? Почему меня не подождали?

Рожковский помедлил с ответом.

— Ну? Почему не подождали?

— Так надо, — вздохнул лейтенант. — Нельзя тебе было на них… на неё смотреть. Хуже было бы, понимаешь?

Комеков кивнул, помолчал и попросил:

— Проводи меня к ним. Покажи, где…

Когда они вернулись от маленького холмика, затерявшегося среди вековых буков и тонких, девически стройных берёз, в землянке были солдаты, которые сразу замолчали при их появлении. Здесь, исключая Пашина, сосредоточенно писавшего что-то за столом, был почти весь первый расчёт. Страдальческими глазами смотрел на комбата Холодов. Молча стоял Карабеков с серым от бледности лицом. Жадно затягиваясь дымом, курил наводчик Ромашкин и прятал в кулаке цигарку. Сержант Мамедов сосредоточенно разглядывал носки своих щегольских офицерских сапог. Что-то невнятное и монотонное шептал себе под нос дядя Матвей.

Капитану было понятно, зачем они собрались здесь, и он был искренне благодарен им за участие, но всё же приказал:

— Мамедов, идите к своей пушке…

И они ушли, стараясь не стучать громко сапогами. Остался один Карабеков.

— Добудь, хлопче, две кружки, — попросил его Рожковский.

Карабеков молча поставил кружки на стол, лейтенант отвинтил пробку фляги.

— Помянем, комбат, друзей наших… чтобы спалось им легко.

Капитан качнул головой:

— Нет, Вася, не стану пить.

— Пей. Не для тебя надо, для них.

Водка обожгла рот, горячим щиплющим комком остановилась где-то возле желудка. Легче не стало.

Рожковский ещё плеснул в кружку:

— Выпей и ты, парень, за упокой души.

Карабеков залпом выпил, утёрся рукавом.

Много смертей видел за войну капитан, хоронил и друзей, и знакомых, и случайных соратников. Особенно врезался в память случай, когда они шли из армейского резерва в часть. Деревня, где должен был дислоцироваться штаб этой части, оказалась начисто сожжённой, лишь чёрные трубы торчали да стояли безмолвные танки, чем-то похожие на мёртвых, раздавленных жуков. А возле бывшей околицы бойцы копали братскую могилу и лежали в ряд человек тридцать убитых, лица их были накрыты плащ-палатками. Комеков представил себе, что всего несколько часов назад все они были полны жизни, надежд, стремлений, вдохнул запах горелого человеческого тела — и почувствовал беспричинную жуть и тошноту. Много месяцев стояло у него перед глазами это тягостное зрелище превращённых в трупы людей. Была ещё горечь потери и злая тоска. Но так тошно, так безнадёжно горько, как сегодня, не было ещё никогда. Осталась братская могила в Первомайске. На обочине поля стоит дощечка с потёками дождевых слёз и с именами погибших русановцев. В чужом лесу останутся лежать старшина Вакульчук и санинструктор Чудова. Не на них, а на него упала эта проклятая последняя немецкая бомба. Упала, придавила, отняла всё…

— Выпьешь ещё? — спросил Рожковский.

— Нет, — отказался капитан.

Он крепко прижал ладонь к глазам, подержал её так несколько секунд и опустил руку скользящим движением по лицу, словно снимая с себя липкую паутину тоски и бессилия.

Шёл только восемьсот восемьдесят девятый день войны. И надо было жить, чтобы воевать, и воевать — чтобы жить.

Перевод В.Курдицкого

Поручение было совсем не сложным: я должен был прийти в дом к человеку почти незнакомому и о том, что увижу, написать письмецо всего в две строки. Того, кто поручил мне это сделать, я тоже, по существу, не знал. Впрочем, нет… После нескольких встреч я мог бы назвать его своим близким другом.

И ещё. Я должен был хранить поручение в строгой тайне. А легко ли? У меня столько друзей и просто хороших знакомых, с которыми хотелось бы поделиться своими мыслями о превратностях человеческих судеб, о… словом, о многом. Но у каждого из моих друзей свои друзья. И так до бесконечности. Так что всё тайное — станет явным.

Раздумывая обо всём этом, я, наконец, решил выполнить поручение.

Стояла поздняя осень: пора нудных дождей и непроглядных туманов.

Вечер. Вдоль улиц высоко на столбах горят фонари. Хмурое небо, похожее на свод прокопчённой кибитки, кажется, хочет загасить огни, утопить город в своей промозглой тьме. По влажному асфальту с шуршанием проносятся автомашины. Они выхватывают из темноты то стволы деревьев, то голые кусты, то заборы, то окна домов.

Улица Кемине. Одноэтажные стандартные домики в два ряда. Виноградники и фруктовые деревья за невысокими заборами. Будто не город, а село.

Это сходство не только в домиках. Жизнь тут по-сельски неторопливая… Интересы?.. Об интересах судите сами:

— А вы ещё не пробовали вино у Кадыра Чарыевича? Ну-у, это же наслаждение, уверяю вас!

— Постойте, постойте… Да ведь в этом году вино готовил Арам Нерсесович!

— Правильно! В прошлом году Кадыр делал вино Араму, и тот сказал: «Посмотри, какое я тебе сделаю на будущий год». Сказано — сделано.

— Молодец! Ну, а вы сегодня пожалуйте к нам. Проведём, так сказать, дегустацию моего вина, и я вас таким люля-кебабом угощу — до конца жизни не забудете. Потом, конечно, в шахматы сразимся…

Рассказывают, что жителям этой улицы не хватает воскресений — каждый день, едва придя с работы, они отправляются друг к другу в гости. Кто на домашнее вино, кто на варенье, кто на плов. Ну, а на следующий день хозяин, принимавший гостей, с утра готовился к ответному визиту.

…И вот я стою напротив дома того самого человека, который мне нужен. Зовут его Сапар Бердыев. Во всех окнах дома — мягкий ровный свет. Под каким же предлогом я войду? Он должен быть вполне правдоподобным. Я силюсь что-нибудь придумать, не замечая, что время идёт, идёт… Свет разом потух во всех окнах. Потом за_-жёгся в одном — крайнем. Опоздал! Раздосадованный, швыряю наземь недокуренную папиросу, каблуком втаптываю её в землю.

И тут замечаю, что у соседней калитки остановились мои давние знакомые: Кадыр-ага и его супруга — тётушка Хасиет. Подхожу.