— А-а, молодой человек! — воскликнул Кадыр-ага, протягивая обе руки… — Какими судьбами? К нам? Очень хорошо, я давно хотел тебя увидеть. Извини, мы со старухой немного задержались… Ну, здравствуй, здравствуй!

— Добрый вечер, Кадыр-ага. Но только… — я замялся, подыскивая объяснение. Меня спасла Хасиет-эдже.

— Да оставь ты в покое парня, мало ли зачем он пришёл на нашу улицу. Может, ждёт кого… — Потом она обратилась ко мне: — А если есть время — заходи, сынок, милости просим!

— Спасибо, Хасиет-эдже, я хотел… Я пришёл сказать, что в субботу хотел бы навестить вас… — Я лихорадочно соображал, как бы связать мой наспех задуманный визит к старикам с возможностью сохранить в тайне главную мою цель.

— В субботу, говоришь? — переспросил Кадыр-ага. — Приходи, будем рады. В субботу?.. Да, но в субботу мы… — он задумался, — приглашены на плов к соседу, вот к товарищу Бердыеву… Ты, кажется, с ним знаком? Ну, пойдёшь с нами.

— Что вы, Кадыр-ага, ведь меня не приглашали, — сказал я, а про себя подумал: вот он, удобный случай.

— Э, ерунда! — старик отмахнулся. — Не приглашали, так пригласят. Завтра же Бердыев позвонит тебе. Телефон у тебя прежний?

Я согласно кивнул головой.

— Значит, договорились…

…Нет, конечно, не хозяйка дома созвала сюда всех этих людей. Курбангозель Аманова, или как её называют сослуживцы — Гозель Аманова, не могла быть любительницей подобных сборищ.

Курбангозель работала в медицинском институте ассистентом кафедры общей хирургии. Все знали, что этой молчаливой женщине с лицом привлекательным, но чуточку строгим, можно поручить самое хлопотливое дело, и она его выполнит аккуратнейшим образом: точно и в срок. Всё равно что: подготовить отчёт о научной конференции, или отвезти студентов на уборку хлопка, вылететь по вызову в Кара-Кумы, к чабанам, или провести сложнейшую операцию, если, конечно, почему-либо отсутствует профессор. Наверное, поэтому она никогда не имела ни часа свободного времени. Для подобных людей работа ведь всегда найдётся.

Зато муж её Сап ар Бердыевич, человек уважаемый и влиятельный, был совсем иного склада. В молодости, говорят, и он отличался завидной энергией. Окончив энергетический институт в Москве, он с жаром принялся конструировать ветряные двигатели, очень перспективные в условиях Туркменистана. Его проект был утверждён правительством, и даже были построены опытные образцы. Молодого инженера назначили на ответственный пост в республиканском энергетическом управлении. С той самой поры и пошло. Он забыл о своих инженерных изысканиях. И освоил другое — давать руководящие указания. С одинаковым успехом он занимался этим в совете промкооперации и в облисполкоме, в совнархозе и в Комитете по делам… Впрочем, с точки зрения Сапара Бердыевича, было не важно — по каким именно «делам» его «перебрасывали», не ущемляя в окладе и служебном положении.

К Бердыевым я решил прийти с небольшим опозданием. Не хотелось обращать на себя внимание хозяев и гостей. Но едва я переступил порог гостиной, два десятка людей, сидящих за столами, словно по команде, повернулись в мою сторону и загоготали хором:

— Опоздавшему штраф-ной! О-поздав-ше-му штрафной!

Не успел я поставить опорожнённую стопку, как над моим ухом раздалось шипение, будто сработал пневматический тормоз автомашины, и вместе с водочным перегаром я услышал:

— Здравствуйте, в добрый час! Поверьте, мы счастливы вас видеть в нашем доме. Такая честь… Столько лет…

Это подошёл хозяин дома. Тотчас же его окликнули с другого конца стола:

— Сапар Бердыевич! Тост ваш!

Сапар Бердыевич отошёл на своё место. Мне подумалось: на таких, как он, лучше всё-таки смотреть издалека. Тогда по крайней мере не слишком заметны бугорчатый нос бордового цвета, тёмные, расцвеченные золотыми коронками зубы, лысина, заботливо прикрытая волосами, зачёсанными от одного уха к другому. Издалека виден полненький шустрый человечек, обладающий к тому же завидным красноречием. Не красноречием ли в своё время вскружил голову Курбангозель? Иначе чем же? Ведь он намного старше её…

В ярко освещённой комнате было шумно и жарко. Подвыпившие гости разговаривали все разом, никто никого не слушал. Разговор крутился вокруг одних и тех же предметов: кого из руководящих работников республики уже сняли и за что, а кого — снимут в ближайшее время; где вскрыты очковтирательство и приписки, а где — хищения и на какую именно сумму.

Сапар Бердыевич переходил от одной кучки гостей к другой, стараясь не допускать слишком уж крутого поворота в разговоре; в то же время он явно был расстроен тем, что в его доме так откровенно и смело осуждаются пороки и промахи начальствующих лиц.

Курбангозель сидела чуть наискось от меня. В шёлковом кремовом платье с вышивкой алыми крестиками. Тёмно-каштановые косы уложены венцом вокруг головы. На смуглом овальном лице с морщинками-лучиками вокруг глаз и губ — сорок лет напоминают о себе, что пи говори — усталость. Она почти не принимала участия з общем разговоре, только время от времени перекинется словом с одной из своих соседок по столу. Да, конечно, не она — инициатор подобного рода многолюдных приёмов; они ей, видимо, давно наскучили. Но, приглядевшись внимательней, можно было заметить: тёмные, глубоко посаженные глаза Курбангозель загораются живым любопытством, когда её взгляд останавливается на ком-либо из гостей — безразлично мужчине или женщине, — которые недавно или впервые появились в этом доме. Что эго: ожидание? Надежда?

Я гляжу на Курбангозель, но не вижу того, что ищу, за чем пришёл.

А она между тем разглядывает моих соседей, и, наконец, — я инстинктивно чувствую, взгляд её приближается ко мне.

«Почему же тогда её называли… другим именем? Пожалуй, не подходит», — успеваю подумать я. Чтобы помешать ей разглядывать меня, — я не люблю пристальных взглядов, — тянусь за чайником. Курбангозель опережает меня:

— Здесь всё остыло… Погодите, я заварю свежего!

— Пожалуйста, не беспокойтесь! — прошу я. — Мне как раз хочется холодного…

Но она не слушает — почти выхватывает чайник у меня из рук.

— Ради бога, Маягозель!.. — вырывается у меня.

Р-раз! Чайник из её рук падает на стол, осколки вместе с распаренными набухшими чаинками разлетаются в разные стороны. Женщина медленно поворачивается ко мне: помолодевшая, с огромными встревоженными глазами:

— Вы… знаете это имя?!

О, я знаю не только имя.

…Полночь. В городке военного училища запела, зазвенела труба. Тревога. Курсантские роты из сада Кеши, что на западной окраине Ашхабада, были выдвинуты к границе песков. Приказ — зарыться в землю.

Не прошло и часу, как четвёртый взвод оборудовал полевую оборонительную линию. Единственный человек, которому не удалось закопаться, был Ораз. Он давно уже сбросил трёхпалые армейские перчатки. Обхватив черенок сапёрной лопатки обеими руками, он рубил мёрзлую глину, как топором. Но всё равно — дело почти не двигалось. То ли он был послабее товарищей, то ли почва ему досталась твёрдая.

— Что, гиджакист? Это тебе не смычком водить по струнам! — приподняв голову над бруствером окопа, окликнул Ораза сосед слева. Ораз промолчал, проглотил обиду. Полгода назад он окончил музыкальную школу по классу гиджака — туркменской скрипки. «Береги пальцы, — часто напоминал ему преподаватель. — Ты должен играть, как Шукур-бахши на дутаре, у тебя редкий талант».

Саднили мозоли на ладонях. Ораз изо всех сил рубанул лопаткой — и озябшие растёртые руки не удержали черенка. Лопатка чиркнула по мёрзлой земле, отскочила и ударила его прямо в висок. Он ничего не чувствовал кроме звона в ушах, тьмы перед глазами. Не слышал он, как рядом кто-то крикнул:

— Санитары! Эй, раненого возьмите!..

— Аманова, Февралева, Штрамбрандт, Клычмамедова! Раненый в первой линии окопов. Эвакуировать в тыл! Ползком, вперёд!..

— Счастливый парень! — присвистнул, не переставая окапываться, тот самый курсант, что подшучивал над