— Здесь позицию будем держать, — решил он. — Мирошниченко, передай командиру четвёртого, пусть разбирают вон там забор, вкатывают орудие и маскируют. А сам мотай к Мамедову, выясни, на чём они там споткнулись. Пусть немедленно подтягиваются сюда. И что там у Русанова, тоже узнай.

Обвешанные телефонными аппаратами, катушками, стереотрубами, подошли бойцы взвода управления во главе со своим командиром — молоденьким, недавно присланным из училища лейтенантом. У него ещё не выветрилась строгая дисциплина училища, и он то и дело покрикивает на своих бойцов: «Подтянись!.. Ногу, ногу!.. Раз-два… раз-два…»

— Где будем оборудовать, товарищ капитан? — деловито осведомился он.

Комеков ещё тоже не знал, где, и они стали высматривать удобное место для наблюдательного пункта.

Дел было много. Срочно требовалось составить боевую каргу для батареи: определить места расстановки орудий и секторы обстрела, наметить основные ориентиры. Надо было расставить орудия и произвести пристрелку, определить расчёты для стрельбы с закрытых позиций. Надо было, наконец, составить и послать в штаб полка боевое донесение.

— Начальство едет! — предупредительно сообщил один из бойцов. — Майор Фокин и начальник штаба!

Во двор МТС ворвался видавший виды «виллис» заместителя командира полка, заляпанный грязью, с помятыми крыльями, с пулевыми пробоинами на ветровом стекле. Он круто осадил, пройдя несколько метров юзом, и не успел ещё остановиться, как майор Фокин, приподнявшись на сиденье, закричал:

— Что здесь за базар? Кто старший? Ты почему, Комеков, собрал людей в кучу? Порядка не знаешь? Всех одним снарядом фриц накрыть может! Немедленно рассредоточить бойцов!

Капитан не стал возражать начальству, приказал командиру взвода управления разместить бойцов в укрытии. Лейтенант ревностно кинулся исполнять приказание, а Комеков вскинул руку к козырьку фуражки.

— Товарищ майор! Вверенная мне батарея боевое задание выполнила! В настоящий момент…

Фокин досадливо махнул рукой.

— Отставить!

Обвёл взглядом двор, задержался на четвергом расчёте, который уже заканчивал растаскивать обломки забора, покосился на въезжающую в ворота машину второго расчёта и упёрся тёмными недобрыми глазами в лицо Комекова.

— «Выполнила»!.. А что делается с другими твоими пушками, ты знаешь? Почему одна пушка застряла возле железнодорожной насыпи, когда приказ был — выходить на прямую наводку? Почему потерял лучший в полку расчёт? Опять приказ нарушил — раньше времени двинул батарею, потому и потери. Разболтался ты, Комеков, своевольничать стал! Кожанка на тебе — это по форме или как?

— Ладно, Иван Иванович, не кипятись, — примирительно сказал добродушный начальник штаба, протирая кусочком замши очки. — Не в кожанке дело. Жаль, конечно, что люди гибнут, но задание они всё-таки выполнили с честью. Сам знаешь, обстановка изменилась, не могли мы всё предусмотреть. Надо приветствовать инициативу комбата, который сумел разобраться в сложившейся ситуации и принять правильное решение. У вас боевое донесение готово, товарищ капитан?

— Не успел управиться, товарищ майор, — хмуро ответил Комеков. — Сейчас напишу.

— Инициатива инициативой, а порядок тоже должен быть! — не успокаивался сердитый Фокин. — Анархию допускать нечего! Где твой Рожковский отсиживается? Всё цацкаешься со штрафниками? Гляди, дождёшься ты у меня, Комеков, не посмотрю на твои заслуги!

Во двор сунулся было ординарец Мирошниченко, но, увидев, как распекают его командира, опасливо спрятался за забор — в подобных случаях лучше не попадаться на глаза.

Майор Фокин пошумел ещё немного и укатил в соседнюю батарею, приказав на прощанье Комекову явиться в штаб полка к двадцати ноль-ноль с объяснительной запиской.

— И боевое донесение, пожалуйста, не забудьте, — вежливо не по-военному напомнил начальник штаба. Он вообще был очень вежливым и корректным человеком.

— Товарищ капитан, пленного вот задержали! Что с ним делать прикажете?

Холодов сиял, чувствуя себя богатырём, ждал похвалы от комбата. Улыбался и немец — высоченный рыжий парень в комбинезоне, его словно потешало то обстоятельство, что он, такой огромный и сильный, покорно подчиняется приказам своего коротышки-конвоира, который ростом-то едва ему по грудь.

Капитан скользнул по пленному равнодушным взглядом, приподнял бровь, узнавая в маленьком артиллеристе подносчика снарядов из первого расчёта. Он совсем недавно прибыл в батарею из госпиталя, до этого, кажется, в пехоте служил. Ну чего он сияет, как медный пятак, пленного никогда не видел, что ли? И фриц — тоже щерится, радуется. Ну, этому-то, понятно, есть чему радоваться — война для него закончилась, скоро к своей фрау под перину вернётся. А вот русановский расчёт…

— Я сам лично задержал его, товарищ капитан! Куда его девать?

«Делать тебе больше нечего, как с вшивым фрицем таскаться», — подумал капитан и сухо ответил:

— Если задержал, сам и веди в штаб. Мне эти фрицы вот как осточертели! — офицер провёл ребром ладони по горлу. Улыбка сползла с лица пленного. Жест капитана он понял по-своему и быстро заговорил, захлёбываясь, глотая слова, кривясь посеревшим от страха лицом.

Комеков меньше всего сейчас был склонен разбираться с пленным. Ещё не улеглось нервное напряжение боя, не захоронены тела погибших, не перевязаны все раненые, ещё кипит обида из-за несправедливого разноса майора Фокина. «Почему остановилась машина Карабекова… почему потерял расчёт Русанова…» Им легко говорить такие слова! Это ведь не тактическая игра на минполигоне, а война! А на войне случается что и убивают… И что случилось от того, что машина Карабекова остановилась в не предусмотренном вами месте? С Карабекова я, конечно, стружку сниму за машину, но орудие-то хорошо действовало. Эх, поторопился бы чуток Мамедов — глядишь, и уцелели бы русановцы! Но ведь это только предположение, товарищ майор, я уверен, да и вы сами уверены, что Мамедов не мешкал, сделал всё от него зависящее.

Капитан смотрел на пленного, сдерживая поднимающуюся в груди ярость и думал: «Лопочешь, проклятый фашист? Трясётся твоя вшивая душонка, как овечий хвост? «Гитлер капут… фашист капут…. их арбайтен…» Все вы «арбайтен», когда припекло вам пятки на советской земле, а сам, наверное, по Русанову стрелял сволочь!»

— Где взяли пленного?!

— Из танка подбитого он, товарищ капитан… Танкист…

— Танки-ист?.. — глаза капитана зловеще сузились, рука непроизвольно скользнула к бедру, нащупывая холодную кожу пистолетной кобуры. — Танки-ист?.. Из какого танка взяли?!

Пленный задохнулся фразой, словно ему перехватило горло, задрожал отвисшей челюстью. Испугался и Холодов, понявший скрытый смысл ком батовского вопроса.

— Не из того… не из того, товарищ капитан! — заторопился он, боясь, что не успеет объяснить и капитан застрелит пленного. — Этот тоже мы подбили! Но не возле оврага, а возле окопов!.. Фриц сам сдался… Он не стрелял, он механик-водитель…

Комекову стало неудобно от своей вспышки, тем более, что к ним подходили сержант Мамедов и несколько бойцов. «Нервы ни к чёрту… раскричался, как истеричка Нурджемал», — вспомнил он почему-то припадочную и дурную односельчанку.

Пленный, увидев, что страшный чёрный капитан успокоился, подобрал челюсть и снова зачастил скороговоркой, трогая Комекова за рукав кожанки, стуча себя в грудь растопыренной пятернёй.

— Чего ты повесил его на мою шею? — сердито сказал капитан Холодову. — Полагаешь, что у меня других дел нет? Веди!

— Идём, немец… ком, фриц!.. — заторопился солдат.

Но тог отталкивал его руку не глядя, умолял о чём-то капитана.

— Что ему надо от меня?

— Он, товарищ капитан, утверждает, что из рабочей семьи, — пояснил сержант Мамедов, немного разумеющий по-немецки. — Говорит, что насильно мобилизован, нацистов ненавидит, по русским никогда не стрелял, он механик.

— Ну и что из того, что механик? — сказал Комеков. — Их вон сколько, «механиков», по полю лежит. Пусть он даже сам инженер — обниматься мне с ним, что ли? Веди его, Холодов, в штаб!